Прощай, Гари Купер!

— Эвтаназия, вот куда бы я хотел отправиться. Я не имею ни малейшего представления, где это, но для меня никогда не бывает слишком далеко, Вся эта история, что-то от нее уж слишком несло. Полное дерьмо, короче. Это был Мадагаскар, на этот раз настоящий, или он ничего не смыслил в географии. К тому же Анжи не пойдет.

Но Анжи завелся сразу, и зажигалку свою доставать не стал. Он встретил его там, над ночным клубом, с этим его мистером Джонсом. Ну и рожа была у этого типа, страшна, как греческая судьба, не о чем было и говорить!

— Анжи, я ему не доверяю. Это не по-божески, его проделки. Повторяю тебе еще раз…

— Она сказала, в одиннадцать?

— Да. Неподходящее время.

— Почему это?

— Не знаю, почему, неподходящее, и все, задницей чувствую. — Тот, другой, смотрел на него с усмешкой. — Позвони ей я скажи, что всё — о'кей.

— Все вы повернутые, и арабы, и… И тут он понял. Они слишком много знали, оба. Ленни и девчонка. Он умолк. Анжи надел свою шляпу. Даже этот обычный жест показался Ленни каким-то особенно зловещим.

— Ну что, Ленни, порядок?

— Да.

— Она права: она ничего не может сказать полиции. Из-за отца, ты понимаешь. Такие вещи, это святое. Память. У меня тоже отец погиб, я-то понимаю. Культ предков. У них в Алжире это чтят.

— Это ты его убил?

— Моего отца? Он хотел сказать: «Нет, ее», но это уже было ни к чему. Главное, что его убили. А он сам знал об этом предостаточно.

— К тому же, Ленни, мы предпримем небольшую предосторожность. У меня миллион долларов со страху загибается по ту сторону границы. А миллионы, у них, знаешь, слабое сердце. Нужно переправить его в Швейцарию, чтобы он смог наконец вздохнуть свободно. Я уже на две недели задержался. Это совсем не на пользу моей репутации.

— А потом?

— Что — потом?

— Нам заплатят, ей и мне? Ангел как будто даже удивился.

— Конечно.

— Что, серьезно? Ходячая помойка засомневался. Не нужно думать, что помойка — это что-то совершенное. Такого он не ожидал.

— Ты просто пустишь нас обоих в расход, вот и все.

— Зачем я стану это делать, Ленни?

— Я понял это по тому, как ты надел свою шляпу. Анжи обернулся к греческой судьбе. Какой фиг называться мистером Джонсом, если ты — грек. Кого он хотел обмануть?

— Он понял это по тому, как я надел шляпу. Судьба рассмеялся в ответ. Это было ужасно. Судьба же никогда не смеется. Или нет, она смеется все время, черт, откуда мне знать. Анжи смотрел на него с серьезным видом. Кодекс чести. У гангстеров он есть.

— Ничего не могу обещать тебе, Ленни. Но ты — славный малый. Посмотрим, что можно будет сделать для тебя… после.

Греческая судьба заржал: «Ха-ха-ха-ха», и тут же завоняло дерьмом и гнилью, с каждым его «ха» — все сильнее, не хватало разве что сыночка, который, отправив к праотцам своих родителей, выкалывает себе глаза.

Они точно их прирежут, обоих, вместе, это всегда хорошо кончается, как в кино. Впервые за долгое время что-то действительно складывалось удачно. Вместе. Даже забавно: она вообразила, что может так легко избавиться от него. Посмотрим, как у нее это получится, кинуть его, там, наверху, где нет ничего, кроме, пожалуй, трубы Чарли Паркера. И все же он сказал, пожав плечами:

— Она думает, что это ты убрал ее отца.

— Шутишь? Он, казалось, нисколько не удивился. Что с него взять, с помойки?

— Я не убиваю всех подряд, Ленни. Она что, за Наполеона меня держит? Ленни был поражен, он и не подозревал, что Анжи знает, кто такой Наполеон.

— Ну, если она подставит тебя, потом не говори, что это я виноват.

— Я вам вообще ничего не скажу. Можешь на меня положиться.

— Обещаешь? Анжи смотрел на него почти с любопытством:

— Ты какой-то не такой, как все америкашки. Сложный слишком. Обещаю, Ленни. Иди. Греческая судьба помалкивал. Он был здесь, и этого было уже более чем достаточно. Он вышел оттуда, насвистывая. Наконец-то замаячила Внешняя Монголия, и даже что-то еще дальше.

Он позвонил ей ровно в одиннадцать. Ее позвали в кабинку, да, Джесс, они согласны, сегодня, в два часа пополудни, в шести километрах от французской границы, там есть амбар, да, тот, что с вывеской «Чинзано», ты поняла, где это?

Поняла. Ровно в два. Буду. Она вернулась в бар, заплатила по счету; какой-то друг отца, которого она не знала, со светло-голубыми полинявшими глазами безнадежного алкоголика, подошел к ней выразить свои глубочайшие соболезнования, со стаканом мартини в руке. — … такой выдающийся человек. Я потерял очень дорогого друга. Она взглянула на его мартини:

— Да, понимаю, это как если бы он вернулся к Анонимным алкоголикам. Он, очевидно, оскорбившись, отвалил к своему столику. Одиннадцать десять. Она сгорала от нетерпения. Она чувствовала себя точно как Эйзенхауэр в самый важный день его жизни, разве что дождя не было.