Прощай, Ариана Ваэджа!

Высокий переливчатый тон скрипки уступил место гораздо низкому, добавляя экспрессии — начали свою партию духовые и ударные. И тогда по голове прошлись молоточки, забивая невидимые гвоздики в мозги. Вот тебе! Вот тебе! За то, что воскрешала в доме Павла всю языческую Русь — ее природу и игрища предков, охваченных инстинктом продолжения рода! За то, что после «Поцелуя Земли» ради жизни, весеннего ее обновления так легко поддалась неукрощенной стихии и, доведя себя до предела исступления, пустилась в «Великую священную пляску» — с динамикой и ритмом, не меняющимся со времен первобытно-общинного строя!

Лучи прожектора устремились вверх, и Вера увидела вместо потолка… темно-синее небо, а на нем — золотую двухколесную колесницу, запряженную четверкой коней. Круглолицый мужчина с небольшой бородкой и в светлом платье чуть ниже колен, из-под которого выглядывали легкие красные сафьяновые сапоги, потянул за узду и квадрига остановилась. На Веру смотрели темно-коричневые, почти черные — глаза, во внешних уголках которых собрались лучики-морщинки. Человек улыбался.

— Кто ты? — выдохнула она, испытывая боль от продолжающихся вбиваться в мозги гвоздей.

— Ты меня отлично знаешь! — ответил незнакомец. — И даже недавно вспоминала… Я — Митра!

— Митра? — Вера замолчала, раздумывая, как же технично спросить его, чтобы не обиделся, если что не так. — А какой именно? Из иранской мифологии?

— Нет! — рассмеялся он. — Я родился еще раньше. И знаешь где?

Вера молчала. Она была в замешательстве. Вот сейчас скажет слово — да опять попадет впросак.

— На Южном Урале! — отчетливо произнес он, и этот громовой голос перебил все самые громкие звуки, извергавшиеся из оркестровой ямы. — Ты веришь мне? Я — индоарийское божество! И только позже пришлось мне раздвоиться… Спросишь, почему? Меня хотели видеть и в персидской Авесте, и в индийской Ригведе…

— А я однажды заметила тебя на одной фреске с сасанидским царем Шапурой Вторым и самим Ахурой-Маздой…

— Знаю, что преподаешь восточные языки… Многое о тебе знаю, — задумчиво произнес он, проигнорировав ее хвастовство по поводу увиденного где-то изображения самого авестийского Творца.

— А для чего ты здесь? — спросила она.

— Чтобы предупредить тебя о том, что с твоими близкими беда. Знаешь значение моего имени?

— Да, конечно, — полушепотом произнесла она, только сейчас заметив, что музыкальный грохот, наконец, смолк. — Верность…

— А своего имени?

— Мое — вера.

— Вот именно! Так что должна быть верной тому, кто дорог тебе, и верить тому, кто тебя любит. Да… — наездник чуть тронул узду, давая понять коням, что нужно двигаться дальше. — Мы с тобой еще встретимся, Вера! А пока — прощай!

— Как это — «прощай»? — успела крикнуть она, — если прощаются, то никогда не встретятся!

Но колесница уже пропала. И только золотые светлячки звезд, словно искры от колес, светились на темном небе.

Глава 29

После разговора с Верой Павел положил трубку и в сердцах стукнул кулаком по столу. Фарфоровая статуэтка придворной дамы в пышных нарядах еще прошлого века тихонько дзинькнула, предупреждая о своей хрупкости. Тьфу ты! Бить безделушки, как и посуду — признак плохого тона! Но как? Как можно сдержаться, когда в жилах так и играет яростная злость? Вот сейчас бы сгрести в охапку весь этот фарфор да запульнуть его во-о-н в то зеркало! То самое, в котором любовался своими румяными щечками! Да, если б не знать, что этот фарфор — старинный!

Он быстрым шагом прошел в спальню и завалился поверх темно-коричневого покрывала из плотного шелка. Вот так, в чем был: в длинном банном халате, под который еще ничего не успел надеть. Вытянув ноги, тупо смотрел на потолок, словно пытаясь там, как на белом листе бумаги, что-то прочитать.

Мысли судорожно бегали туда-сюда. Если Вера любит Николая, зачем тогда приходила к нему, Павлу? Да и ведь никто не тянул ее тогда за язык — дать согласие на брак! Могла бы пожеманничать немного, как это обычно делают другие, мол, нужно подумать… так нет — с ходу согласилась! И что? Сейчас говорит, что это был сон. Какой сон, когда он в тот момент обнимал ее? И еще чувствует теплоту ее тела…

Больше всего напрягало даже не то, что произошел вот такой казус. Нет! А то, что он случился именно сейчас, когда Кондратьев особенно нуждается в поддержке. Не в мужском плече, хотя… и от него бы тоже не отказался, а в нежной женской ручке, которая бы приласкала его. Как нужна женская теплота! Именно сейчас! И как же это не повезло ему с Полиной? Если б не попала в аварию, глядишь, и не возникло бы сейчас вот такого нонсенса. Лизавета? Нет, она не для брака. И зря он тогда ее… нужно было оставить дружеские отношения, а то ведь еще представит себя в супружеской спальне…

Ну почему? Почему именно сейчас отказала Вера? Когда на горизонте появилась какая-то… неопределенность! И эта злодейка испытывала его нервы, напрягала как только могла! Что будет завтра в университете? По головке точно не погладят! А если уволят? Да еще и не дадут хорошей рекомендации в другие учебные заведения?