Просчет невидимки

Михаил примерился, а потом одним движением перебросил свое тело через низкий забор на краю двора и сразу присел, чтобы понять, что в темноте и на фоне белого снега его маневр остался незамеченным для посторонних глаз. В доме было тихо, только в дальней комнате горел свет, а из трубы чуть струился теплый воздух с остатками дымка. Там заканчивали топить печку. Что ж, блатной мир тоже любит тепло и уют. Как ни старался Сосновский идти тихо, но скрипа снега под ногами было не избежать.

Подойдя к окну, Сосновский негромко, но требовательно постучал. Он подождал секунд двадцать и снова постучал, но теперь уже сильнее. В окне мелькнул свет, за стеклом появилось лицо простоволосой женщины. На улице было по-прежнему тихо и пустынно. Приоткрылась форточка, и хриплый голос курящей женщины неприветливо спросил:

– Чего надо? Чего ты сюда забрел?

– Открой, маруха, мне перекантоваться надо, – копируя блатные интонации, потребовал Сосновский.

Он сказал это не нагло, без оскорблений, но в то же время показывая свое право на то, чтобы его пустили. Женщина молча постояла у окна, потом глянула вдоль улицы и исчезла. Сосновский ждал, гадая, куда делась хозяйка. То ли ушла, не желая разговаривать, да и пускать тоже, то ли мужика своего будит, чтобы проводил вдоль улицы незваного гостя. Хотя вроде она одна живет. Если кто и ночует, то, может, любовник. Кто знает. Еще бы знать, что он вменяемый и не пальнет из обреза через дверь. И, когда рядом в доме скрипнули половицы, Сосновский встал сбоку от двери. Дверь приоткрылась. Женщина внимательно, изучающе осмотрела внешний вид гостя, посмотрела в глаза и, наконец, приняла решение.

– Заходи, коли не боязливый. Тут милиция весь вечер шныряла.

– Работа у милиционеров такая – шнырять, – криво усмехнулся Михаил. – А наше дело не встречаться с ними на одной улочке. Если только в темном переулочке. Ты одна, маруха? Дай передохнуть да глаза хоть на одну ночь закрыть.

Сосновскому было важно войти в дом, дальше он не сомневался, что удастся сыграть свой спектакль до конца. Ни одна женщина не устоит перед раненым мужчиной. Тем более если женщина – содержательница притона, куда иногда наведывается милиция. И уж совсем ей не захочется иметь пятен крови в своем доме, замыть которые удастся не скоро. А если сразу появится участковый или оперативники из уголовного розыска? А ведь это ее единственный хлеб, так сказать, больше этой женщине зарабатывать на жизнь нечем. Наверняка еще и малолетнее дите есть или родители немощные старики, которых надо содержать. Все это Сосновский хорошо знал и представлял себе, когда готовился проникнуть в «малину».

Женщина открыла дверь, и Михаил вошел, держа правую руку на груди. Он морщился и ждал, когда женщина закроет дверь. Левой рукой он бросил ей на стол узелок, в котором лежали два красивых, почти новых платка, браслет с камнями и сережки. Все это, по обычаю, было подарком хозяйке, предоставившей кров вору. Она за это должна его накормить, налить выпить и пустить переночевать. Или даже пожить, если тому нужно укрытие на некоторое время. Но Сосновский стал играть дальше. Усевшись на стул, он смотрел, как хозяйка развязывает узелок, достает содержимое.

И тут Сосновский застонал, попытался привстать и повалился на пол. Женщина вскрикнула, кинулась к гостю и тут же замерла. По руке мужчины потекла кровь. Она заливала его рубашку, потекла по пальцам. Глаза хозяйки расширились не столько из-за жалости к раненому, сколько из-за того, что он все тут перепачкает. А если милиция?

– Ты что? – взвизгнула женщина, выдергивая из-под гостя половик, который тот мог запачкать кровью. – Раненый, что ли?

Она схватила со стола старое полотенце и сунула ему под пиджак и прижала его же рукой. Сосновский в знак благодарности кивнул, перехватил окровавленной рукой полотенце и прижал его к «ране». Никакой раны там, конечно, не было. Был только пакетик с куриной кровью, который он, падая, раздавил рукой. Женщина разразилась такой бранью, что Сосновский удивился. Он уже сумел наслушаться от местных блатных неприличных выражений, но сейчас был просто поражен образностью и красноречием содержательницы притона.

– Перевяжи, – попросил он. – Перевяжи, дай выпить, и я уйду, черт с тобой.

– Проваливай отсюда, ты мне и хату спалишь, и уголовку на меня наведешь! Что я буду говорить, как оправдываться, если ты мне здесь кровью все вымажешь. Они на меня всех собак повесят.

– Перевяжи! – рыкнул Сосновский, уже переходя от просьбы к требованиям. – Не дойду я. Мне Гриба надо найти. Дело важное, ждет он меня, а тут такое…

– Не знаю я ничего. – Женщина поджала губы. – Никаких Грибов я не знаю.

– Дура, – хрипло простонал Сосновский и схватил женщину за руку окровавленными пальцами. – Подохну тут у тебя, как выпутываться будешь? А что Гриб тебе скажет, когда узнает, что я к нему шел, да не дошел. По твоей милости, маруха! Зацепило меня, не встретились мы с Грибом, не знаю, где его искать. А если не увижу, не передам, то много крови прольется, ох много.