Прорыв

-- Спасибо! -- Наум корректно склонил голову. -- Но у меня с вами! -другой разговор. Разрешите?

Тот настороженно кивнул.

-- Вы существуете почти сто лет. Со дня первых погромов на Руси. Если не ошибаюсь, с 1881 года. Так?.. Вы спасли четыре миллиона евреев и отказываетесь помо-очь ста пятидесяти семьям. Что случилось? Председатель оказался человеком понятливым.

-- Сострадаем, но, увы, ничего не можем. -- Лицо его сразу приняло выражение скучное и официальное. Но он тут же откинул голову, отчего чувство достоинства, выраженное всей его плотной фигурой, обрело оттенок воинственности.

Он хотел сесть, но раздумал. Так они и остались стоять, переминаясь с ноги на ногу.

-- Вы организация не политическая... Та-а-ак! Почему же вы встали на колени перед политиками. Извините, перед п о л и т и к а н а м и, да еще с откровенными замашками душегубов, которые посмели загнать евреев в гетто. Вы не видите в этом, по крайней мере, нарушения собственно-о-ого устава? -Наум пропел "собственно-о-ого" крайне иронично.

Председатель отвел голову назад, приподнял плечи, и так и стоял некоторое время. Он походил уже не напредседателя, а на памятник председателю Хаяса, и Наум решил откланяться. Но вот памятник ожил. Председатель склонил голову набок, как птица, которая пытается разглядеть что-то получше.

-- Простите, господин Гур, о вас звонили из Министерства иностранных дел Израиля. Вы, простите, не разделяете позиции министерства в данном... э-э...

-- Не разделяю! Более того, не разделяю позицию Ве-эликого и мудрейшего Американского Еврейского Конгресса, которому они, и, простите, вы так же неотрывно смотрите в рот,: все эти годы "не замечаяя" выверты наших танцоров. А о последнем "па" и говорить нечего -израильское гетто в Европе -- открытое преступление против еврейства. Более постыдное, чем, скажем, английская блокада Палестины после второй мировой. Вы согласны, надеюсь?..

-- Э-э-э... С одной стороны, конечно, акт безнравственный... э-э-э... я бы сказал, скандальный, но, видите ли...э-э-э...

-- Глубокоуважаемый господин... -- Наум назвал председателя по имени. -- Вы -- еврей, как я догадываюсь. -- Наум показал рукой в сторону бокового столика, на котором лежали красиво переплетенная папка и черная кипа, видно, председатель собирался на какой-то митинг в синагогу. -- Даже в Библии сказано, что спасти еврея от неволи... хотя бы одного... важнее, чем пойти в синагогу. Председатель всплеснул руками, как истый еврей.

-- Господин Гур, вы выразились очень точно. "Из неволи"... Израиль -свободное государство. Возможен ли беженец из свободного государства? Прислушайтесь, как это звучит: евреи -- беженцы из свободного еврейского государства! Абсурд!

-- Сто пятьдесят семей -- это криминальные элементы, убегающие от суда?

-- У нас нет таких данных.

-- Вы помогаете даже вьетнамцам и камбоджийцам, это делает вам честь... На каком же основании вы, международная организация, отвернулись от евреев, почему-то бегущих из свободной страны? У вас сложности с американским законодательством? Но ведь есть другие материки, десятки государств. Вы даже не делаете попыток с ними договориться. По-очему? У вас есть приказ? Документ! Вам посоветовали устно? Чтоб история прокляла вас, а не их? -Наум показал пальцем в потолок.

Председатель молчал, и Наум прищурился недобро, добавил, кривя губы: "И сказал Господь Каину, где Авель, брат твой?" Думаете, история обойдется с вами мягче?.."

-- Господин Гур, есть... э-э-э... обстоятельства, о которых я не вправе, как официальное лицо...

-- Даже теряя лицо?

Председатель, откинув голову, снова превратился в памятник самому себе. Он смотрел куда-то ввверх, нервно-уязвленный и недоступный. Такими бывают памятники генералам, проигравшим свое главное сражение.

Наум вышел в приемную, где колыхалась взопревшая очередь. Подождал, пока секретарша не сообщила ему, что автобусы из Остии и Ладисполя прибыли, и лекция может начаться. Он спускался по лестнице, когда его окликнули:

-- Господин Гур! Господин Гур!

Наум в два прыжка оказался наверху.

Председатель стоял в глубине приемной у своей распахнутой двери, оставив очередного посетителя в абинете. Дышал тяжело.

-- Господин Гур! Вы не будете возражать, если мы запишем ваше выступление на магнитофон?

Неуютный холодный зал "Хаяса" был полон. Сотни две лиц смотрели на Гура: у Наума возникло щущение, что лицо -- одно. Одно-единственное, самодовольное, холодно-самоутверждающееся. Словно в Хаясе, вместе с первыми деньгами, им выдали по маске, и вот на каждом -- эта маска упрямца и скептика. Впечатление было столь тяжелым, что Науму захотелось обругать их и уйти.