Пророки и поэты

объясняет еще один аспект бессмертия Шекспира - его жизнеспособность

на многообразных путях и перепутьях развития литературы. И Шекспиру, и

Джойсу присуще одно общее свойство - постоянная, безграничная тревога

за человека. При всей казалось бы абстрактности и малой оригинальности

такого свойства - именно оно весьма существенно на перекрестках старых

и новых литератур. Насыщенность джойсовского текста "шекспировским

материалом" в конечном итоге достигает такого эффекта, когда духовный

кризис современного человека как бы вновь ждет "старого лекаря". Это

не что иное, как показатель процесса постоянного обновления и

переосмысления традиции. Постоянное присутствие Шекспира как символа в

современном искусстве (как в реалистическом, так и в модернистском)

утверждает статус вечности и бессмертия искусства. Параллель со

старым, парабола старого, даже противостояние старому делает в

художественной ткани "новое" похожим на "старое", и тем самым и это

новое в какой-то степени оказывается "помазанным" старым.

Даже джойсизмы, приписываемые автору "Улисса", - изобретение Шекспира: в "Бесплодных усилиях" любви персонажи, подбирающие объедки с пиршества слов, находят среди этих лингвистических потрохов и огрызков нелепицы, слипшиеся из слов и слогов, вроде honoroficabilitutudinitatibus'a.

И не у Шекспира ли почерпнул Джойс абракадабру, вымышленные имена и цитаты, софизмы и квиблы, атмосферу балагана, где безудержное веселье оттеняют мрачные фигуры "врагов смеха"? Не у Шекспира ли черпал он отношения ко времени, темы, истории, лейтмотивы, саму структуру "Улисса"? И только ли "Улисса"?

Как персонажи Джойса в "Поминках по Финнегану", меняющие облики и имена, так Ариэль в "Буре" является то нимфой, то гарпией, то Церерой, бушует ветром в корабельных снастях, взвивается пламенем на мачте, на бушприте и на реях.

Развитие "Бури" основано на строгой симметрии. Одновременно с

"подъемом" Просперо к "зениту" происходит "падение" его врагов к

надиру безысходности и уподобляемого ночному мраку сумасшествия. При

завершении архетипной фазы "нисхождения в царство смерти", катабазиса,

представлявшего собой главное условие героизации или приобретения дара

знания, начинается путем восстановления их рассудка новый "подъем",

теперь уже уподобляемый рассвету:

Как утро, незаметно приближаясь,

Мрак ночи постепенно растопляет,

Так воскресает мертвое сознанье,

Туман безумья отгоняя прочь.

Полярная противоположность типологических "двойников", таких, как

соперничающие братья Просперо и Антонио, Алонзо и Себастьян,

"воздушный" Ариэль и "хтонический" Калибан, уродливая ведьма Сикоракса

и божественно прекрасная Миранда и т. д., и цикличное чередование

аналогичных событий в пьесе поразительны. С регулярным промежутком в

12 лет на край земли переправляются три группы персонажей, общей

чертой которых является то, что в каждой из них - стареющий родитель и

продолжатель (продолжательница) рода. Каждая переправа сопряжена со

сменой власти, изгнанием, смертью или заточением антагониста.

Чем не Джойсова продуманность и - одновременно - сверхсимволичность?

О виртуозном владении Джойсом шекспировскими материалами свидетельствует не только начиненный шекспиризмами "Улисс", но и лекции, прочитанные Джойсом в Триесте. В "Джакомо Джойсе" нахожу:

Я разъясняю Шекспира податливому Триесту: Гамлет, промолвил я,

который вежлив к знатным и простолюдинам, груб только с Полонием.

Возможно, озлобленный идеалист, он сможет видеть в лице родителей

своей возлюбленной лишь гротескные попытки со стороны природы

воспроизвести ее образ... Заметили вы это?

Финальный пассаж этой прелюдии к Улиссу тоже помечен шекспировским "мазком":

Неготовность. Голая квартира. Безжизненный дневной свет. Длинный

черный рояль: музыкальный гроб. Дамская шляпа на его краю, с алым

цветком, и зонтик, сложенный. Ее герб: шлем, алый цвет и тупое копье

на фоне щита, черном.

Это - герб Шекспира.

Отмечают связь Джойса с классической литературой в плане

заимствования сюжетов, некоторых законов создания характеров и,

наконец, даже манеры повествования (Стерн), но самым характерным и

неоспоримым моментом, указывающим на тесную связь Джойса с

литературной традицией, нам представляется некоторая возвышенность,

поэтичность, даже своего рода романтичность стиля "Улисса". К тому же

эта возвышенность не служит только лишь художественным приемом для

достижения эффекта пародийности в "деромантизированном повествовании",

но нередко выполняет функцию, весьма схожую с той, которую мы привыкли

видеть в произведениях Шекспира. Например, музыкально-поэтические

пассажи в "Улиссе", являясь пародиями на Шекспира и различных

представителей классической английской литературы, в то же время

вселяют в читателя возвышенное (пусть даже абстрактное, полученное

"рикошетом" от того или иного классика) настроение, чувство,

необходимое для восприятия любого художественного феномена.

Порожденную эпохой суровую необходимость изображать героев

индифферентными Джойс как бы компенсирует тем, что иногда пронизывает

саму атмосферу повествования музыкальным тоном и ритмом.