Пророки

Следующим утром на хлопковом поле у него аж руки чесались, так хотелось прикончить кого-нибудь (не убить, нет, ведь убить может лишь человек, а таких, как он, закон за людей не считал). Пальцы его кровили, исколотые колючками, но руки были сильны, как никогда. Немного смекалки, и хоть одного из надсмотрщиков, Джеймса, скажем, он легко смог бы удавить. Невелика разница: что, согнувшись в три погибели под палящим солнцем, выдавливать волокно из раскрывшихся коробочек, что выдавить жизнь из человека. Каково было бы смотреть, как они помирают в расплату за все мучения? Уж он мог бы им в этом помочь.

Мысли эти бурлили внутри, мутили разум. Амос вообразил, как пихает Джеймсу в глотку все семьдесят фунтов хлопка, что уже успел собрать, и губы его на мгновение тронула усмешка.

Вот уже и сотня фунтов, хотя на самом деле он мог бы собрать вдвое больше. Но не стоит их обнадеживать. Покажи, что способен на большее, и в следующий раз, если не удастся выполнить новую норму, эти придурки исполосуют тебе спину и времени на поправку не дадут. Прямо так, окровавленного, и пошлют тебя, доходягу, обратно в поле и заставят под дулом ружья выдать им еще сотню фунтов. Вот почему он особо не старался.

И все же от вечной пахоты разум мутился, внешний мир исчезал, а небо и земля сливались в одно. Как же хотелось порой выпрямиться, раскинуть руки, может, вдохнуть полной грудью. А приходилось пригибаться, сжиматься, скрючиваться, словно тебя уже повесили на дереве. Ему и нужен-то был всего лишь глоток воздуха. Он даже рот не стал бы раскрывать. Нет-нет, счастлив был бы вдыхать и выдыхать через нос, только дайте. Они бы и не заметили ничего.

Но может, на горизонте уже забрезжила возможность обрести хоть какое-то подобие покоя?

Семь дней спустя он дал Эсси обещание.

— Больше этому не бывать. Уж ты мне поверь.

Вскоре Эсси начало тошнить по утрам, стало ясно, что в ее плоском пока животе поселился ребенок — а чей, не узнаешь, пока не увидишь, какого цвета у него кожа. И Амос понял, что обязан обеспечить ей безопасность. Он как раз сваливал в телегу последний тюк хлопка, когда небо зарозовело, возвещая, что к концу подошел еще один тягостный день, такой же, как будет завтра. Амос снял с головы соломенную шляпу, которую Эсси для него смастерила, прижал к груди и опустил глаза. К тубабам разрешалось приближаться только вот так, особенно если собирался о чем-то просить. Шибко уверенных они не жаловали, считали, те чересчур задирают нос. Амос выждал, пока к хижинам не потянется поток поникших, измученных до полусмерти, взмокших от пота работников. Очень надеялся, что их жалкий вид хоть немного утолит бушующую у Пола в душе злобу и хоть на минуту высвободит в ней место для сострадания.

Пол и Джеймс стояли у противоположного края повозки и обсуждали Исайю с Самуэлем. До Амоса донеслось слово «самцы». Потом Пол спросил, внимательно ли Джеймс наблюдал за ними в Блядском Домике. Тот кивнул, и Пол воскликнул: «Ну и где тогда негритосики?» А Джеймс, фыркнув, заметил, что ему стоило бы «сменять двух негодных ниггеров на одного крепкого черномазого». Но Пол возразил:

— Какой смысл продавать двоих лучших?

Амос обошел повозку и крадучись подобрался к ним.

— Масса, — осторожно начал он, всей душой надеясь, что идея его заставит их закрыть глаза на подобное нахальство. — Вы уж не взыщите, что потревожил. И в мыслях не было в ваши дела лезть. А только я спрошу, если позволите: как полагаете, может, нам, черномазым, тоже нужен Иисус, а?

Оба этих слова — «Иисус» и «черномазые» — он произнес впервые в жизни. Оставалось лишь надеяться, что награда за подобное предательство окажется достойной. Ведь он дал Эсси слово на седьмой день. Пол снял шляпу и покосился на Джеймса.

Тот, хмыкнув, тоже стащил свою и принялся обмахиваться ею, отгоняя мух.

— Тебе, кузен, похоже, не помешает пропустить стаканчик.

Развернувшись к Амосу спиной, они направились к хлеву, там оседлали коней, которых подвел им Исайя, и ускакали прочь. А он так и остался стоять у кромки хлопкового поля с маячащим над головой вопросом.

Но задавать его еще раз точно не стоило. Амос решил выждать. И был щедро вознагражден за терпение. Не прошло и двух недель, как Пол прислал за ним Мэгги. Амос хотел войти в Большой Дом с черного хода, но Мэгги подвела его к парадному крыльцу. Обыкновенно совать нос в Большой Дом не дозволялось никому, не говоря уж о том, чтобы пользоваться при этом входом для тубабов. И все, не считая Мэгги, Эсси и еще пары избранных, свято блюли невидимую границу, проходившую перед ведущей к массивным дверям лестницей. Оставалось лишь гадать, что там прячется внутри. Одни говорили, там пещера или ущелье. Другие считали, что конец мира. «Не, — возражал Амос. — Сдается мне, там одна лишь жадность». И был прав. Не потому, конечно, что умел видеть сквозь стены. Но потому, что внимательно слушал рассказы Эсси.

Раньше, до того как их счастье разрушили, она частенько говорила о хозяйском доме. Рассказывала, что для троих он слишком велик и что на стенах там заместо картин развешаны звериные головы.