Пророки

Но Пол удивил ее. Он выбрал одного — того, кто смотрел ей прямо в лицо, не обшаривал взглядом, не пытался различить, что за формы прячутся там, под платьем. Амоса. Пол велел ему подойти к ней, и тот послушался, взял ее руку и прижал к своей щеке.

Амос долго еще не переставал удивлять Эсси. Раньше она и не знала, что к мужчине можно испытывать такую нежность. Что сплетение тел может стать не постылой обязанностью, а удовольствием. Что волны, от которых заходится все тело, можно вызвать не только собственными пальцами. После Амос всегда крепко обнимал ее, содрогаясь вместе с ней, и Эсси нежилась в его руках.

Но прошли месяцы, а того, чего хотел Пол, так и не случилось. На этот раз он не стал приказывать Джеймсу согнать мужчин, а взялся за дело сам.

Ух и злятся тубабы, когда им самим приходится браться за дело. Еще бы, они ведь от такого сразу теряют уверенность, начинают чувствовать себя… обычными. Смерти подобно! Оттого им и хочется убить вокруг себя все живое.

Потому-то с того дня Эсси и была как мертвая. А все же ходила, играла, улыбалась, готовила, собирала хлопок, кричала, хлопала, пела, ложилась ночами на тюфяк, прямо как живая. Этак ловко всех одурачила. А может, и не всех. Говорят ведь, что мертвые друг друга узнают — не по виду, так по запаху. Может, как раз Исайя все про нее и понял? Может, закадычными друзьями они перестали быть не потому, что Амос занял все ее время и намертво приковал ее к поляне, а потому, что живому и мертвому держаться вместе не след, не то жди беды?

— Я принесла мир, — сказала Эсси и показала Самуэлю накрытый салфеткой пирог.

Тот закрыл глаза и потянул носом воздух.

— Лишь бы внутри не сырой, — рассмеялся Исайя, покачивая Соломона на руках.

Эсси отвела глаза, цыкнула оставшимися зубами и вручила пирог Самуэлю.

— Садись вон на табурет, — предложил Исайя. — Отдать тебе постреленка?

Эсси махнула рукой, давая понять, что ей все равно, и опустилась на табурет. Исайя уселся на землю у ее ног.

— Так чего там Амос хочет? — спросил Самуэль, разглядывая устроившегося у Исайи на коленях малыша.

Эсси усмехнулась. Ей нравилось, что Самуэль всегда выволакивает правду на свет, где б она ни пряталась. Оправив платье, она решительно развернулась на табурете.

— Говорит, мира.

— А ты как считаешь? — Самуэль глянул на нее пристально, но не зло.

— Дак вроде ясно, что вы с ним разное миром называете.

— Как и все. — Самуэль покосился на Исайю.

Тот по-прежнему качал ребенка.

— Давайте, что ль, за пирогом обо всем поболтаем, — предложила Эсси. — Мэг говорит, тубабы всегда так делают. Сядут за стол и давай трещать, а к еде и не притронутся.

Все рассмеялись. Даже малыш просиял и залопотал что-то, отчего Эсси сразу сникла и захотела спрятаться за выдуманным заборчиком.

— Пирог, — провозгласил Исайя, ни к кому не обращаясь. Будто просто смаковал слово. Звучный голос его вернул Эсси в реальность. — А с чем он? — Он подергал малыша за ручки, и тот разулыбался в ответ.

— Помнишь тот куст у реки, за пригорком, где Сара раз поймала черного аспида и напугала Пуа так, что бедняжка едва ума не решилась?

— С ежевикой, значит? Это дело! — обрадовался Исайя.

— Ага, с ежевикой, да еще с той красной ягодкой, что в лесу растет. Сама вроде сладкая, а во рту вяжет, вот потеха. — Эсси огляделась по сторонам. — Чем бы порезать?

Самуэль отошел к стене с инструментами.

— Ты б нож-то в колодце ополоснул для начала, — посоветовал Исайя.

— Ты меня за кого принимаешь-то? Я и сам хотел, — с жаром солгал Самуэль и вышел из хлева.

Эсси с Исайей улыбнулись, затем обернулись к ребенку, и улыбки их сразу померкли. Стало тихо, лишь иногда лопотал что-то Соломон. Исайя стал подкидывать его на коленке.

Эсси искоса поглядывала на него. Вот ведь вымахал, уже не тот мальчишка, у которого цвета радуги во рту не умещались. Ей вдруг захотелось спросить, помнит ли он тот запах. Блядский Домик так порос мхом и плесенью, что о запахе невозможно было забыть, даже катаясь по полу и изображая бурную страсть. Вонь эта навсегда стала для Эсси вонью шпионящих глаз. И сейчас ей хотелось поделиться этим с Исайей. Уж если кто и мог ее понять, то только он.

Вонь. И рассветные лучи, что струились сквозь щелястую крышу, освещали всю грязь и привлекали зудящих слепней. Никакой радости этот свет не дарил, лишь сильнее разжигал стыд и так сгущал воздух, что трудно становилось дышать. Наверное, пережить все это было бы легче, если бы рядом, укрывшись между светом и тенью, не стоял Джеймс, приспустив брюки и наставив на них свое орудие. Они же делали вид, будто его не замечают.