Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Далее нельзя не учитывать, что, во-первых, никто не знал тогда о пушкинской беседе с царем*, а, во-вторых, Поэт, понятно, никак не мог упоминать о ней в письме к Геккерну. Как ни странно, до сих пор не обращено пристальное внимание на одно очень многозначительное суждение П.А.Вяземского, который более, чем кто-либо, занимался расследованием причин гибели Пушкина. В феврале-апреле 1837 года он написал об этом десяток пространных писем различным лицам и, в сущности, свел в них все к семейно-бытовой драме. Но, очевидно, его расследование продолжалось, и через десять лет после дуэли, в 1847 году, он опубликовал статью, в которой заявил: "Теперь не настала еще пора подробно исследовать и ясно разоблачить тайны, окружающие несчастный конец Пушкина. Но во всяком случае, зная ход дела (выделено мною. - В.К.), можем сказать положительно, что злорадству и злоречию будет мало поживы от беспристрастного исследования и раскрытия существенных обстоятельств этого печального события" (цит. по кн.: Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С.325). Невозможность "раскрыть" едва ли уместно объяснить иначе, чем причастностью к делу самого царя. Могут возразить, что эта невозможность была обусловлена интересами других лиц. Однако долгожитель Вяземский вновь вернулся к своей цитируемой статье почти через тридцать лет, значительно ее переделал для собрания своих сочинений, которое начало издаваться в 1878 году, но процитированные только что фразы оставил без каких-либо изменений. То есть и через сорок с лишним лет после дуэли нельзя было "раскрыть существенные обстоятельства"; тут явно были замешаны государственные, а не частные интересы.

Как уже сказано, Пушкин был убежден, что "диплом" сфабриковал Геккерн (хотя видел за ним и "заказчицу"). Неоспоримых доказательств этого нет. Высказанное рядом агвторов соображение, согласно которому Геккерн предназначал "диплом" для того, чтобы, сделав мишенью императора, отвлечь Пушкина от Дантеса, вряд ли хоть сколько-нибудь основательно, ибо подобное перекладывание вины на Николая I было слишком уж рискованным делом для Дантеса, волочившегося за Натальей Николаевной.

Впрочем, к вопросу об изготовителе "диплома" мы еще вернемся. В конечном счете для понимания хода событий важен в данном случае тот факт, что Пушкин был уверен в виновности Геккерна, а кроме того, главным для него был, как явствует из сообщения Николая I о наиболее остром пункте их последней беседы ("я вас самих подозревал в ухаживании за моей женой"), вопрос о достоверности заключенной в "дипломе" информации... Убедившись, как я предполагаю, в ходе беседы с Николаем I, что она абсолютно лжива*, Поэт уже не смог удержаться от отправления письма к Геккерну (как смог в ноябре 1836 года).

Очень важен (хотя до сих пор недостаточно оценен) тот факт, что, познакомившись после гибели Поэта с его письмом к Нессельроде и с текстом пресловутого "диплома", царь отреагировал на них в сущности так же, как Пушкин. Геккерн сразу стал в его глазах "гнусной канальей" и по его указанию был унизительно изгнан из России; особенный гнев Николая вызвали, без сомнения, козни не против Пушкина, а против него самого (достаточно прозрачный намек в "дипломе" на его мнимую связь с Натальей Николаевной). Некоторые исследователи гадали о том, откуда царю стало известно, что "диплом" сфабриковал Геккерн, но естественно предполагать простую разгадку - он поверил утверждению в ставшем известном ему письме Пушкина к Нессельроде.

Стоит добавить, что, выдворяя посланника (имевшего ранг "полномочного министра"), император не посчитался с заведомой оскорбительностью этого акта для Нидерландов. Правда, он письменно объяснялся с принцем Оранским, женатым на его сестре Анне, но все равно русский посланник в Нидерландах докладывал Нессельроде: "Я не мог не заметить тяжелого чувства, вызванного здесь всем этим делом, и я не скрою от вашего сиятельства, что здесь были, по-видимому, оскорблены теми обстоятельствами, которые сопровождали отъезд барона Геккерна из С.-Петербурга..."

Наконец, существеннейшее значение имеет резкий перелом в отношении к конфликту Пушкина и Геккерна со стороны императрицы Александры Федоровны, как известно, весьма сочувствовавшей "отцу и сыну". На другой день после дуэли, 28 января, она записала в дневнике: "Пушкин вел себя непростительно, он написал наглые письма Геккерну, не оставя ему возможности избежать дуэли". Однако через неделю, 4 февраля, Александра Федоровна записывает: "Я бы хотела, чтобы они уехали, отец и сын. - Я знаю теперь всё анонимное письмо, подлое и вместе с тем отчасти верное"(то есть она замечала "интерес" своего супруга к Наталье Николаевне). Стоит отметить, что пушкиноведы "ахматовского" направления замалчивают и эту многозначительную дневниковую запись...

* * *