Пророк Темного мира

— Опасаюсь, — в тон ражему Брекатилу ответила Тамара, и дружинный голова понимающе кивнул. Незнатей тут боялись все, боялись до судорог, до одури и чуть что — падали Мыре в ноги, умоляя не гневаться. Домового это, судя по всему, особо не удивляло. Выбрав момент, Тамара спросила — почему?

— А в древние времена, девка, пращуры твои нам, Людям Ночи, завсегда кланялись, — важно ответил домовой.

«Древние времена… — размышляла Тамара, следя, как очередная черная чешуйка оторвалась от прогорающей лучины и канула в чашу, тонко щипнув на прощание. — Но это не может быть прошлым! Пусть я и не профессиональный историк, но даже того, что мне известно, с лихвой хватает, чтобы понять — не было в нашей истории ТАКОГО прошлого! Да и опора ЛЭП, обломок компакт-диска, монеты и автомат с патронами никак не могли появиться ни в пятнадцатом веке, ни раньше».

Она вспомнила об увиденном в городище, пока конь — так здесь называли древесные корабли — вез их по путеводной плеши к терему старшины. Конь, на котором путешествовали Мыря и Тамара, носил жутковатое имя «Гиблец».

Сразу от городской стены начинались избы, поставленные очень близко одна к другой. Рубленные из потемневших бревен, они наползали одна на другую, смыкаясь крышами, а на задах щепились кровли сараев. Закопченные трубы курились дымками, сиротливо торчали в небо жердины колодезных журавлей. Крохотные окна изб казались подслеповатыми глазами недужных людей, угрюмо глядевших на Тамару из-под низко надвинутых шапок крыш. При этом ни одно строение не приближалось к путеводной плеши ближе чем на десять шагов.

Никаких тротуаров не было и в помине. Накануне прошел дождь, и земля между домами жирно блестела, растоптанная в грязь множеством ног. Всюду стояли лужи, валялся сор, объедки. Жители городища ходили преимущественно босиком, лишь у некоторых Тамара заметила грязные опорки, перевязанные полосками ткани. Сапоги носили только дружинники и привратная стража.

Одевались горожане в домотканое тряпье — иначе и не скажешь. Длиннополые кафтаны, куртки, рубахи вызывали из глубин памяти слова, связанные с произведениями русских классиков — зипун, армяк, панева, душегрея. Все мужчины носили бороды, все женщины повязывали головы платками. Ярких цветов не было, господствовали бурые, серые, темно-зеленые тона.

Ближе к центру городища избы немного раздались, стало просторнее. Появились двухэтажные терема, сидевшие за высокими заборами, как грибы во мхах. Народу прибавилось, Тамара заметила несколько телег, запряженных лошадьми. Рыночная площадь поразила девушку страшной вонью. В воздухе носилось сонмище мух. Собственно, ужасный запах нечистот и гнили преследовал ее с самого начала, едва «Гиблец» пересек ворота, но на торжище вонь стояла особенно густая, вязкая, как кисель. Пахло навозом, мясной тухлятиной, мочой и какой-то непередаваемой кислятиной. Меж торговых рядов толкались люди. Стоял неумолчный ор, из которого выделялись то поросячий визг, то детский плач, то женские вопли, а то и отчаянный крик:

— Держи его! Украли! Вора держи-и!!

Блеяли овцы, мычали коровы. Звонко кричали петухи, и им хрипло вторили, будто передразнивая, многочисленные вороны, рассевшиеся по крышам теремов и башен.

«Боже мой, — подумала тогда Тамара, — неужели мне предстоит тут жить?! Какой кошмар! Я не выдержу…»

Но самое ужасное ей еще предстояло увидеть. Когда конь выполз на средину городища, открылся вид на странное здание с высоким крыльцом, нечто среднее между теремом и башней, окруженное по второму этажу крытой галереей и все покрытое затейливой резьбой. Свободное пространство перед строением полнилось людьми, но что это были за люди!

Безногие, безрукие, изувеченные так прихотливо, что разум отказывался понимать причины, вызвавшие такие чудовищные травмы; исхлестанные шрамами, с провалившимися носами, без нижних челюстей, без ушей, слепые, покрытые язвами, расчесами, нарывами, сыпью, сочащимися сукровицей и гноем ранами, все эти несчастные единым оглушающе низким голосом выли:

— Оте-е-ец! Бла-а-ага-а! Да-а-ай бла-а-ага-а!!

Они тянули руки, культи, головы, обратив навечно искаженные лица к широким запертым дверям дома-башни. Ударил невидимый Тамаре колокол, двери распахнулись, и над толпой возник седой человек в белых одеждах. Площадь взорвалась криками. Человек мелкими шажками вышел на крыльцо, неся перед собой большую сверкающую чашу.