Пророк (ЛП)

В какой-то момент я поняла, почему Балидор опасался пускать нас с Ревиком к ней. В те пять-десять минут я уже осознала, что ни за что на свете не позволю ей остаться одной в этой зелёной камере без нас, сколько бы ей ни дали мягких игрушек, пушистых одеял с китами или зелёных, похожих на мох диванов родом как будто из «Алисы в стране чудес».

Даже тогда Ревик посмеивался над моей ворчливой опекой.

Я помню, как он вытирал слёзы тыльной стороной ладони, но его лицо главным образом выражало радость, бессловесную, наполненную благоговением радость, которую я никогда прежде в нём не ощущала. В итоге я импульсивно (и да, немного неохотно) передала Лили ему, бесцеремонно плюхнув её к нему на колени.

Вместо того чтобы обхватить её руками, как это делала я, Ревик поначалу просто сидел и смотрел ей в лицо. Он улыбался, но через несколько секунд я поняла, что он позволяет ей самой прийти к нему.

И она пришла.

Ей даже не потребовалось много времени.

Рывком поднявшись в сидячее положение и уставившись на него этими серьёзными, прозрачными как стекло глазами, она долго смотрела на него, не моргая.

Затем у меня перед глазами всё опять размылось от слёз, когда она перебралась ему на грудь, стиснув кулачками его рубашку для опоры, чтобы встать на его ногах и посмотреть ему прямо в лицо.

Ревик не шевелился. Он просто сидел там, глядя на неё в ответ и уже не улыбаясь. Его свет был таким открытым, каким я, кажется, ещё никогда его не ощущала.

Я продолжала смотреть, как Лили потянулась и прикоснулась к его лицу ладошками. Она схватила его за волосы, затем за подбородок, который покрывала лёгкая щетина, потому что Ревик утром не побрился… затем за его руку.

Я и не осознавала, что никто из нас не произносил ни слова, пока Лили не нарушила молчание, по-прежнему серьёзно глядя ему в глаза.

— Ты мой другой папочка? — спросила она.

Её тон был таким же серьёзным, как и её лаза.

Я помню боль в своей груди, вызванную её словами — такую жаркую боль, что у меня перехватило дыхание, и внутри зародился прилив желания защитить, который куда сильнее походил на злость. Осознание того, что она наверняка услышала этот термин от Териана и Касс, тоже не помогало. Даже тогда они воспитывали её так, чтобы она восприняла Ревика как родителя — возможно, наряду с Терианом.

Но вот меня, очевидно, вообще не должно быть в этой картине.

Тут Ревик взглянул на меня, словно осознав то же самое.

В отношении самой Лили он даже не дрогнул.

По-прежнему удерживая её взгляд, он показал ладонью жест «более-менее». Когда она нахмурилась, он ответил на её вопрос вслух, и его голос звучал не менее серьёзно.

— Я твой единственный отец, — просто сказал он.

Помедлив, словно сомневаясь, надо ли продолжать, он всмотрелся в её лицо. Несколько долгих секунд мы оба наблюдали, как она обдумывает его слова.

Затем Лили взглянула на меня, по-прежнему стискивая рубашку Ревика спереди.

Её глаза на мгновение вновь сделались настороженными, пока она всматривалась в моё лицо, но в то время я видела там противоречие и ощущала печаль в её свете. Я почувствовала, как эти противоречия и печаль усиливаются просто от того, что мы сидели так близко друг к другу.

Эта связь, которую мы все делили, сияла ярче, чем её страх. Такое чувство, будто разноцветная нить переплеталась между самыми высокими участками наших светов.

Даже тогда я ощущала в этой нити любовь.

Я чувствовала это от неё, и любовь струилась из меня с такой интенсивностью, что я увидела, как Лили моргнула, и вся насторожённость в её глазах снова померкла.

В этих гигантских глазах во второй раз выступили слёзы. Она протянула ко мне свободную ладошку, сжимая воздух и просясь на руки.

И да, думаю, какая-то часть меня умерла в те несколько секунд.

Даже сейчас, вспоминая тот момент — момент, когда я осознала, что всё действительно может быть хорошо, и Лили не возненавидит меня навеки из-за Касс, Менлима и Териана — беглый проблеск того чувства по-прежнему так переполнял меня, что я честно не знала, как это выразить.

Наблюдая, как она опять отчитывает Ревика за выбранный цвет, вцепившись в его рубашку, прижавшись к его плечу и обвинительно указывая на раскрашиваемый им рисунок, я снова вытерла слёзы, широко улыбаясь, как идиотка.

Я не прислушивалась к их словам, но чувствовала, как их света взаимодействуют между собой, и я следила за глазами Ревика, пока он спорил с ней. Его прозрачные радужки оставались серьёзными, выражение лица — непроницаемым как у разведчика, пока он внимательно слушал её.

Даже теперь, когда она пыталась командовать им, я видела на его лице лишь любовь. Более того, учитывая всё, что я ощущала в его свете в данный момент, я вообще поражалась, как она может с ним спорить.

Наблюдая за ними, я во второй раз рассмеялась, со смущением вытирая глаза, когда они оба прервали свою перепалку и озадаченно уставились на меня. И даже тогда я не перестала улыбаться.

Здесь всё имело склонность просто уходить.

Здесь остальное просто не имело значения.

Я знала, что так не продлится долго — это и не могло продлиться долго — но пока что этого достаточно.