Пророчество орла

Катон закрыл и зафиксировал ставни, чтобы те не распахивались от дувшего с моря ветерка, после чего вернулся к койке Макрона и склонился над его головой. Кровь над раной свернулась, образовав черно-пурпурную корку.

— Надо бы какую-нибудь повязку приладить.

— На кой она мне? Я не собираюсь походить на долбаного парфянина.

Макрон прощупал голову и вскрикнул, когда его грубые пальцы задели рану. Катон щелкнул языком.

— Вот на кой. Так что будь добр, не хватайся за башку, пока я не раздобуду повязку.

Оставив друга в комнате, он вышел в коридор и поспешил вниз. Гарнизонный лазарет находился напротив командирских казарм, по ту сторону плаца, не больно-то близко, но по пути Катон вспомнил про имевшийся у Миниция ящик со снадобьями и, остановившись перед дверью комнаты ветерана, прислушался. Изнутри не доносилось ни звука, и Катон подумал, что Миниций, возможно, дома у Порции.

Он вздохнул. Случившееся сулило вылиться во вражду между Макроном и Миницием, а им, с учетом всех сложностей и опасностей, ожидавших их в ближайшие месяцы, только этого и не хватало. Осторожно приоткрыв дверь, молодой центурион заглянул внутрь; никого не увидев, зашел внутрь и оглядел довольно аккуратную комнату в поисках сундучка. Тот нашелся быстро, под кроватью. Катон наклонился, ухватился за ручку и потянул на себя. Он оказался неожиданно тяжелым и противно заскрежетал по полу. Открыв крышку, Катон принялся рыться в содержимом. Бальзамы и мази его не интересовали — он выискивал льняной бинт, чем длиннее, тем лучше, а найдя, задвинул ящик обратно и вернулся к Макрону.

— Не дергайся, может быть больно.

— Тоже мне, удивил…

Со всей возможной осторожностью Катон принялся бинтовать Макрону голову. Прикрыв рану несколькими слоями ткани и решив, что так она будет прикрыта надежно, он завязал бинт сбоку узлом, спрятал концы под повязку и удовлетворенно кивнул.

— Вот так-то лучше. Только не тереби.

— Конечно, мамочка, — решил поддразнить его Макрон, но тут же скривился, вспомнив события прошлого вечера.

— Как хоть я сюда-то попал? — морщась, спросил он Катона.

— Мы тебя принесли.

— Мы — это кто? — подозрительно уточнил Макрон.

— Порция выделила мне в помощь пару своих рабов.

— Ох, нет… — простонал Макрон. — Кто-нибудь видел мое возвращение?

— Несколько человек видели. Но болтать, возможно, не станут.

— Ты так думаешь? — холодно спросил Макрон. — А где этот ублюдок Миниций?

— Полагаю, у твоей матушки.

При этом слове Макрон вздрогнул и откинулся на койке.

— Нет, ну надо же было такому закрутиться…

Катон кивнул, подошел к окну и, чуть приоткрыв ставень, выглянул. Окна командирских казарм смотрели через военную гавань на укрепленный мол, за которым расстилалось поблескивавшее в свете позднего утра море. В безоблачном небе кружили чайки, оглашая воздух пронзительными криками. Приготовления к кампании против пиратов уже начались: у ремонтного пирса стояло несколько пришвартованных трирем, матросы деловито устанавливали на передних палубах какие-то мостки. Катон отвернулся и прислонился к стене.

— Что делать-то собираешься?

— Надо бы, конечно, придушить старого ублюдка и мою шлюху-матушку… А если серьезно, то не знаю. Во всяком случае, сейчас этого сказать не могу. Я слишком… растерян.

— Знаешь, мне казалось, ты должен бы обрадоваться, увидев ее после столь долгой разлуки.

— Да что ты в этом понимаешь? — буркнул Макрон. — Ты ведь своей матери вообще не знал.

— Не знал, — тихо подтвердил Катон, и в комнате повисло неловкое молчание.

— Прости, — буркнул Макрон, — это я не подумавши.

— Забудь.

— Ты пойми, она оставила меня, не сказав ни слова. В последний раз я видел ее в гавани Остии. Я ловил рыбу у входа в гавань и видел проплывавший военный корабль: она стояла на палубе, обнимаясь с этим проклятым флотским. Я звал ее, но, думаю, она не слышала, а может, и не хотела слышать. Сначала я пытался убедить себя, что принял за нее другую женщину, но когда вернулся домой, ее там не оказалось. Что тоже случалось: когда родители ссорились, она, бывало, уходила на денек-другой к сестре. Но время шло, матушка не возвращалась, и через некоторое время я рассказал папаше о том, что видел. Он взбесился, отлупил меня, а потом пошел и нажрался. Вернулся весь в слезах и наподдал мне еще. Это продолжалось долго, пока я не вырос и не решил, что с меня хватит. Ушел из дома под сень орлов… Я ее так и не простил.

— Извини.

Катон чувствовал себя беспомощным. У него не находилось подходящих слов, чтобы предложить другу в утешение, однако он чувствовал, что в этой истории все было не так однозначно. В ней имелась и другая сторона, на что Порция прошлым вечером намекнула. Другое дело, что сейчас было не лучшее время, чтобы говорить об этом Макрону.

— Извинить? — Макрон вскинул на него взгляд. — Тебе-то за что извиняться, приятель? Твоей вины тут и в помине не было. Эта история вообще к тебе отношения не имеет.

— Да, знаю. Но ты мой друг. И мне не нравится, когда ты в таком состоянии.

— В каком состоянии?

Макрон помолчал, потом сел на койке, а затем и поднялся на ноги.