Пророчество Двух Лун

— Да.

И замер. Перед ним стоял сам герцог Вейенто. Белый атласный наряд очень шел ему, хотя этого меньше всего можно было ожидать, зная коренастую фигуру и крепкое сложение герцога.

— Вы изумительно хорошо выглядите, — сказал Ренье, радуясь тому, что первая его фраза не была враньем.

— Вы тоже, — криво улыбнулся герцог. — Буду краток — скоро начнется церемония… О вас говорят поразительные вещи, мой дорогой. Вы простите мне такое обращение? Я старше вас, знатнее и к тому же хорошо знавал вашего драгоценного дядю…

— А, — сказал Ренье. — Разумеется.

Герцог приблизился к нему вплотную, облизнулся и прошептал:

— Ну и какова она, моя кузина?

— Простите, я не совсем вас понимаю, — сказал Ренье.

— Да бросьте вы, все вы понимаете… Я хотел бы спросить об этом Адобекка, да он отмалчивается — тихоня. Нынешнее поколение более разговорчиво. Во всяком случае, я на это надеюсь. Всю жизнь я мечтал узнать, какова моя кузина в постели.

— Очень хороша, — сказал Ренье.

— А… подробнее?

— Я расскажу вам при одном условии.

— Я готов на любые условия.

— Вы расскажете мне, какова была ваша девственная жена в первую брачную ночь.

Герцог и глазом не моргнул:

— Согласен!

— В таком случае ее величество — гибка, горяча и ласкова.

— Это слишком общие слова.

— Более точное описание вы получите, когда я услышу то, о чем жажду услышать.

— Могу я узнать, откуда у вас такой интерес к моей невесте?

— Просто никогда не имел дело с девственницами, — пояснил Ренье.

Герцог хмыкнул и потрепал его по плечу.

— Странные создания — женщины, — заметил он.

— Особенно Эльсион Лакар, — подхватил Ренье, многозначительно улыбаясь своему собеседнику.

— Вот именно.

— Вот именно.

Герцог заговорщически подмигнул.

— Это правда, что она потеряла сына?

— Ужасная трагедия, — сказал Ренье.

— Ужасная.

Они помолчали. Ренье все больше и больше нравился герцогу. Он чувствовал это, догадывался, что Вейенто и сам прилагает огромные усилия к тому, чтобы понравиться молодому человеку, нынешнему любовнику правящей королевы.

— Вам его жаль? — спросил вдруг Ренье.

Вейенто пожал плечами.

— Талиессина? Нет. В последний раз я видел его ребенком. Очень избалованным, капризным ребенком. Скверный характер, много шума… Он причинил бы стране немало вреда, если бы остался в живых и взошел на престол. Нет, мне не жаль его. Я с сочувствием, с пониманием отношусь к молодости… — Быстрая улыбка, долженствовавшая показать Ренье, что речь идет о молодости совершенно определенных людей (например, самого Ренье). — Но не в таких проявлениях.

— Понимаю, — сказал Ренье.

— Правда? — Вейенто поднял брови. — Вы действительно меня понимаете?

— Действительно.

Они помолчали, совсем немного, ожидая, пока между ними установится полное взаимопонимание.

— Говорят, он погиб в какой-то глупой пьяной стычке, — добавил Ренье. — Бунтовали крестьяне… Бунт, разумеется, уже подавлен, но он умер. Мне кажется, он искал смерти.

— Правда?

— Да. Ведь у него была любовница, и ее убили.

— Сколько крови! Всех убили, — сказал герцог и, посмеиваясь, отошел.

Ренье перевел дыхание. Он чувствовал, как пот струится по его телу.

И в этот миг он поймал наконец взгляд королевы. Он застыл на месте, перестал дышать. Сияющая, с прежней лучезарной улыбкой на устах, королева смотрела на него издалека — серьезно и как будто одобрительно: она знала, о чем Ренье говорил с ее врагом, и благодарила его.

Ренье в ответ слабо улыбнулся. Вряд ли герцог окончательно уверился в том, что Талиессин мертв. При дворе не соблюдался траур, и тело принца не было выставлено в хрустальной гробнице для демонстрации народу. Если уж на то пошло, тело принца вообще никто не видел.

Однако и на это следовало уповать в первую очередь — Вейенто доверял не столько официальным сообщениям, сколько непроверенным слухам. Траур при дворе мог быть уловкой, тело в хрустальной гробнице — подделкой; но то, о чем говорят в народе, — скорее всего, непреложная истина, свершившийся факт. Талиессин мертв, а его мать увлечена любовью молодого придворного. Самое время нанести удар.

Скоро. Уже скоро. Сперва только нужно жениться.

Две дамы, выбранные заранее и облаченные в одинаковые красные платья, расшитые узором в виде созревших фруктов, приблизились к невесте. Стражи посторонились, позволяя им войти и взять бессловесную фигуру под руки.

— Пора! — сказала Ибор.

Она хотела произнести это тихо, грудным голосом, но от долгого молчания охрипла, и потому вышло неблагозвучное карканье. Ибор так смутилась, что споткнулась при первом же шаге, и обе дамы, ласково поглаживая ее по плечам, повели ее, точно больную, бережно и осторожно, по дорожке сада к маленькой поляне. Все пространство этого пятачка земли в самом центре королевского сада было выложено сорванными цветами. Море цветов, сотни, тысячи. Голубые, белые, желтые, кремовые, красные, розовые лепестки.