Пророчество Асклетариона

Великим и несчастным прорицателем, звездочетом и придворным астрологом. Нет, скорее всего каким-нибудь карникулярием, младшим офицером, помощником центуриона. Иначе, чем объяснить те глубокие познания эпохи, судьбы тирана и добряка Домициана, мельчайшие, нигде не описанные подробности его ужасной судьбы? Он помнит, как литератор Дион назвал Домициана в своём трактате «добрым» только за то, что тот мало наказывал своих рабов. Домициан, пригласив Диона на ужин, в присутствии своего любимчика актера Латина, заметил борзописцу:

– Ты претендуешь на звание самого правдивого летописца моего двора… – Домициан возлежал с чашей доброго старого вина, которое ведущий финансист Помпеи Луций Цецилий подарил его отцу Веспасиану еще до извержения Везувия. Он не допил вино, разбавленное водой, вылив остатки на крутящегося у ложа повара. Цезарь любил, чтобы готовили лакомства прямо у него на глазах – боялся, что отравят любимого императора.

– Так вот, мой самый правдивый из правдивых!.. – продолжил Домициан, сделав знак, чтобы начали первую «перемену», которая состояла из разных мелких, но вкусных блюд. Повар унес яйца и маслины, и тут же появилась свежая ветчина, начиненная смесью из сушеных фиг, меда и лаврового листа. – Так вот, отрада души моей… Заруби себе на носу, а не то я это прикажу сделать Парфению, что правителей, которые мало расточают наказаний, следует называть не добрыми, а удачливыми. Баловнями судьбы. Понял, свет мой в окошке?

Дион знал, что ласковый тон в начале предложения мог обернуться жестоким приказом о наказании в его конце.

– Я всё ловлю на лету, – проглотил кусок ветчины Дион и чуть не подавился обильным угощением «добрейшего из добрейших». Литератор закашлялся, на глазах его выступили слезы.

– Ты еще не умер, мой друг? – весело спросил Домициан. – Ужасно любопытная картина, как умирает борзописец. Ведь сказанное уже есть ложь. Тогда же чем является написанное слово? Враньём несусветным? А?

И он расхохотался.

– Ну, коль решил подавиться не понарошку, то давись… Это жуть, как меня заводит.

Максим знал, что Домициан боялся смерти и всегда пытался рассмотреть ее поближе: как все-таки умирает человек? Ведь это он, Домициан, привлек к гладиаторским боям девушек и с каким-то сладострастным упоением вслушивался в предсмертные хрипы умиравших на арене амазонок.

– А мне не страшно, мне не страшно, мама, – шептал он, как в детстве Домициле, сидя в императорской ложе.

Домициан врал. Жить под тяжким бременем предсказания было ужасной пыткой. «Почему так страшна человеку смерть? – думал он. – Ведь каждый из нас, даже божественный Юлий или Август, тоже были смертны… Но и они боялись смерти. Каждый знает, что умрет. Но не каждый знает свой точный час… Тут собака зарыта! Тут!»

– Дион, – сказал он литератору. – Ты, правдивый из правдивейших, должен сегодня мне поведать: целомудренна ли была весталка Валерия, которую я приказал живую замуровать по обычаю предков в стену, снабдив ее запаосм еды и питья на три дня?

Дион растерялся, не зная, что ответить своему государю.

– Говори правду, я знаю, ты – большой бабник! Этакий амурчик-шалунишка… Весталки обязаны быть целомудренны до своего последнего часа…

Дион судорожно сглотнул слюну.

– Она была целомудренна, цезарь…

Домициан засмеялся:

– А откуда ты, старый ловелас, знаешь? Ты что – проверял её на своем ложе любви?

– Она была целомудренна…

– Врешь, о мой честный борзописец! Самый честнейший из лгунов!.. Я сам, понимаешь, сам лишил её девственной плевры… Помимо её воли. Значит, она была не честна… А что с такими делают по древнему обычаю?

– Заживо погребают в подземелье с ничтожным запасом пищи и воды… – выдавил из себя перепуганный Дион.

– Правильно, мой добрый писатель! – потянулся к чаше Домициан. – Если я дал весталке воды и пищу, значит это не смертная казнь… Да и Плиний, великий Плиний, так написал об этом в своей скучной толстой книге: «Валерию вели на казнь не знаю, невинную ли, во всяком случае, как невинную». Вот так, мой правдоносец.

Он ласково заглянул в глаза Диону.

– Скажи мне, правдописец, уж не иудей ты? Уж не обрезан ли?

– Нет… – прошептал Дион.

– Я с удовольствием бы осмотрел тебя прямо здесь. Но доверюсь Парфению. Пусть он осмотрит тебя в спальне. И если ты соврал, то он тебя обрежет. Как умеет, так и обрежет – не обессудь.

– О, добрейший!.. – воскликнул литератор.

– Счастливейший… – поморщился Домициан. – Удачливый. Я же тебя только что учил. А ты снова мне соврал. Парфений! Веди его в спальню… Да смотри, не забрызгай кровью мое ложе для любовной борьбы.

Вольноотпущенник Парфений молча поклонился цезарю и подошел к побледневшему Диону.

– Сам пойдешь? – трогая его волосатой рукой за плечо, спросил гигант Парфений. – Или помочь?

Спальник увел беднягу. А через минуту мим Латин, вздрогнув от крика Диона, пролил на свою белоснежную тогу вино столетней выдержки.

– Будто кровью окропил… – задумчиво глядя на забрызганную вином одежду, проговорил император Рима. – Лучше бы кровью – вино сегодня дороже.