Проповедник

Патрик и Ёста кивнули Сольвейг, которая сидела за кухонным столом, полностью занятая своим альбомом. Темные волосы нечесаными прядями падали на лицо, и, когда она нервным жестом отбросила их, ее пальцы тут же заблестели от жира. За едва живым кухонным столом Патрик непроизвольно вытер руки о шорты и потом опасливо сел на стул. Из смежной комнаты с весьма неприветливым выражением лица появился Йохан и сел рядом с братом на кухонный диван. Патрик поглядел на всю семейку и отметил фамильное сходство. Сольвейг передала часть своей давно ушедшей красоты сыновьям. Патрик слышал, что Йоханнес был видный мужчина, и коль скоро сыновья пошли в него, смотрелись они, в общем-то, неплохо. Но чувствовалось в них что-то скользкое, вызывавшее не самые приятные ощущения.

Слово «хамство» все-таки не совсем точно характеризовало обоих братьев. Если внешность может быть хамской, то это скорее подходило Роберту. Йохана Патрик считал не столь безнадежным. Им много раз доводилось встречаться прежде, и Патрику казалось, что младший из братьев не такой закоренело пропащий, как Роберт. Иногда ему казалось, что он видит в Йохане раздвоенность, может быть, даже недовольство выбором в жизни. Но Йохан послушно следовал в кильватере Роберта. Патрик очень сожалел, что Роберт имеет такое влияние на Йохана, в противном случае тот, скорее всего, жил бы совсем другой жизнью. Но получилось то, что получилось, и приходилось принимать вещи такими, как они есть.

— Ну и за каким вас сюда принесло? — спросил Йохан не менее грубо, чем его брат.

— Мы бы хотели послушать, чем вы занимались вчера вечером. Сдается мне, вы решили навестить тетю с дядей и немножко побросать камешки.

Братья обменялись заговорщицким взглядом, а потом изобразили на личиках полнейшую невинность.

— Нет, а зачем нам это надо? Мы были здесь, дома, весь вечер. Правда, мама?

Они оба повернулись к Сольвейг, и та молча с готовностью кивнула. Она уже закрыла альбом и внимательно слушала разговор сыновей с полицейскими.

— Да, оба-два были здесь вчера. Мы смотрели телевизор все вместе. Такой приятный семейный вечер.

Сольвейг ничуть не потрудилась скрыть иронию в своем голосе.

— А Йохан и Роберт, они что, никуда не выходили, хотя бы ненадолго? Скажем, около десяти часов?

— Нет, они все время были здесь. Но, как я припоминаю, и правда выходили — по разу в сортир сбегали.

Сольвейг продолжала говорить тем же самым ироничным тоном, и ее отпрыски начали весело хихикать.

— Значит, у этих вчера окошки покоцали? Интересно, кто же это им так подгадил?

Братья перестали хихикать и теперь откровенно ржали. У Патрика тут же возникла ассоциация с Бивисом и Баттхедом.[11]

— Ну, как сказать, досталось фактически только тетке. Габриэль вчера уезжал, так что она оставалась дома одна.

На физиономиях народных мстителей ясно проступило разочарование. Судя по всему, они надеялись попугать обоих и не учли, что Габриэля может не оказаться дома.

— Я слышал, что ты, Сольвейг, вчера тоже нанесла небольшой визит в усадьбу и угрожала ее хозяевам. Тебе есть что сказать по этому поводу?

Вопрос задал Ёста, и трудно было понять, кто удивился больше заговорившему немому: Патрик или братья-разбойники. Сольвейг заржала на редкость вульгарно. «Да, — подумал Патрик, поглядев на братьев, — вот откуда упали яблочки».

— Так, значит, они утверждают, что я им угрожала. На самом деле я сказала ему только то, чего он заслуживает. Это Габриэль сделал из моего мужа убийцу, он на него показал. Он его убил. Это все равно что он сам у него на шее веревку завязал.

Лицо Роберта дрогнуло при упоминании обстоятельств смерти его отца. Патрик знал, что именно Роберт нашел отца повесившимся, он прочитал об этом в старых газетах.

Сольвейг напыщенно продолжала свою обвинительную речь:

— Габриэль всегда ненавидел Йоханнеса, завидовал ему с самого детства. Йоханнес имел все, чего никогда не мог получить Габриэль, и тот это знал. Эфроим благоволил Йоханнесу, и я его очень хорошо понимаю. Конечно, нельзя «разделять чад своих», но попробуй их не разделять, когда Габриэль холоден как рыба, а Йоханнес полон жизни. Я это знаю лучше всех, потому что была сначала помолвлена с одним, а потом с другим. Ничто на свете не могло разгорячить Габриэля, всегда такого корректного, сдержанного; он говорил, что подождет до нашей свадьбы, а мне это на нервы действовало. А потом появился его брат, я на него поглядела и поняла, что он совсем из другого теста. Это точно, я не ошиблась. Как он меня валял, чего он только со мной не выделывал, я его руки чувствовала сразу везде — прямо фокусник. Я потом так прямо вся и млела, стоило лишь его увидеть.

Сольвейг захихикала, глядя перед собой невидящим взглядом, вернувшись в жаркие ночки своей юности.

— Ну, мамаша, ты даешь, ты б заткнулась, что ли.

Оба сынка глядели на свою родительницу с нескрываемым отвращением, их явно тошнило от деталей амурных кувырканий своей мамаши. У Патрика возникла кошмарная картина голой Сольвейг, сладострастно резвящейся в любовных играх, и он энергично потряс головой, чтобы избавиться от этого наваждения.