— Должно, они, идолы. Кому ж больше? Они и на «купца» меня отвезли… Хорошо. Дали мне какую-то рвань и повели наверх, а чума эта, команда, значит, сбродная, скалит на меня зубы и лопочет что-то. А ихний боцман, из американцев должно быть, бел лицом, подвел меня к капитану и говорит: «Сейлор», мол. Матрос то-ись. Каптейн-то глядит настоящим дьяволом. Посмотрел на меня этак пронзительно. «Русс», — говорит. — «Русс», отвечаю и говорю: «Так и так, отпусти, мол, меня на клипер», — и рукой показываю, где, значит, наш клипер стоит. А он опять: «Русс?» — спрашивает. «Русс!» — Тогда он достал из кармана плеть и щелкнул… «То, мол, и тебе будет!» Опосля того вынул леворвер, погрозил и что-то сказал боцману.
— Нешто каптейны с леворвером?..
— Этот безотлучно с леворвером… Чуть ежели команда бунтовать, он и всадит, братцы, пулю… Такие у их права… А и народ же… черти бесшабашные… — Увели меня опять вниз, указали койку и велено было меня караулить… Сердце у меня так и захолонуло после всего этого… И чуть было тут я не заплакал… Вижу: пропасть должон…
— А ты бы наутёк, Акимка? — заметил кто-то из слушателей.
— То-то и я об этом самом держал в голове. Отвяжу, мол, ночью шлюпчонку да и айда… Подошла, братцы мои, ночь, я пополз наверх. Вахтенный, слава тебе господи, думаю, спит… Стал я на борт подыматься, как этот самый арап-негра, вахтенный, значит, меня за шиворот и ну кричать… Выбежал капитан, и избили меня, скажу вам, до полусмерти, надели наручники и в трюм… Так я томился пять дён… всё в страхе — вот-вот уйдем в море… А вчерась выпустили меня — спасибо ихнему боцману — подышать-то воздухом на палубу… Сижу этто я после карцыря, значит, и горькую думу думаю, как вдруг слышу: гребет шлюпка… Ближе, ближе… Слышу: наши, по-российски говорят. Я и закричал… Вот оно, как бог-то меня вызволил… И дай бог здоровья командиру… Вы, братцы, сказывают, здесь из-за меня стояли?..
— Всё тебя разыскивали, Акимка…
— Ишь ведь… Добер-то капитан… Не захотел своего российского матросика без жалости бросить…
Аким помолчал и прибавил:
— Уж теперь я этой самой подлой водки в рот не возьму.
— Ну? — раздалось чье-то восклицание сомнения.
— Помяни мое слово, не возьму!