Пропавшая нимфа: Сборник

Бельгийцы! Почему не голландцы? Кретин! Он заставил себя приняться за мясо. Оно оказалось жестким, но Флавье не стал протестовать, потому что решил больше не жаловаться, замкнуться в своем несчастье и терзать себя. На десерт, тем не менее, выпил две рюмки коньяка, и мозг его постепенно начал освобождаться от сплошного тумана. Облокотившись на стол, он прикурил сигарету от золотой зажигалки, и у него появилось, ощущение, что вдыхаемый дым — это часть субстанции Мадлен. Он задерживал его в себе, смаковал. И ясно понимал теперь, что Мадлен ничего не совершила плохого перед замужеством. Такая гипотеза была ерундой. Гевиньи не женился бы на ней, не убедившись в этом. С другой стороны, состояние Мадлен таило загадки, ведь она многие годы была совершенно нормальной. Все произошло в начале февраля. Это ни о чем ему не говорило...

Флавье щелкнул зажигалкой и секунду 'смотрел на узкое пламя, прежде чем задуть его. Металл согрелся в его руке. Нет, причины у Мадлен не были обычными. Когда-нибудь к нему придет откровение, и он сможет разгадать тайну Лагерлаков. Он представил себя монахом, на коленях, в келье с земляным полом, но глядящим не на крест, а на портрет Мадлен. Л а тот, с письменного стола Гевиньи. Дьявол! И он не мог завладеть им! Он вышел, уже наступила ночь. Флавье не торопился вернуться домой. Он опасался телефонного звонка, извещающего об обнаружении трупа. Да и против сильной усталости, верного помощника в горе, он ничего не имел. Он брел наугад, плохо соображая, куда. Такое похоронное бодрствование он обязан продолжать до зари. Это был вопрос чести. Возможно, там, где теперь Мадлен, она нуждалась, чтобы о ней думал друг. Маленькая Эвридика!.. Слезы навернулись на его глаза... Флавье сел на скамейку и положил руку на спинку... Завтра он уйдет отсюда... Его голова склонилась, он закрыл глаза и, успев только подумать: «Подлец, ты спишь!» — заснул, как бродяга. Потом его разбудил холод, судорога свела ногу. Он застонал, поднялся и пошел,- хромая. Во рту у него пересохло. Отогрелся Флавье в только что открытом кафе. Радио передавало последние новости с полей войны. Он выпил две чашки кофе, съел что-то и вернулся к себе на метро.

Едва он успел закрыть за собой дверь, как зазвонил телефон.

— Алло... Это ты, Роже?

— Да.

— Знаешь... я был прав... Она убила себя.

Сейчас лучше было молчать и ждать продолжения. Смущало только учащенное хриплое дыхание, ясно звучащее в трубке.

— Меня известили вчера вечером,— говорил Гевиньи.— Ее нашла одна старая женщина у подножья церкви Сен-Никола...

— Сен-Никола? — переспросил Флавье. — Где это?

— На севере от Манта... Совсем маленький городок, между Сели и Дрокуртом. Это невероятно!

— А что она там делала?

— Подожди... Ты не -знаешь худшего. Она бросилась с колокольни прямо во двор церкви. Ее тело отправили в госпиталь Манта.

— Мой бедный старый друг,— пробормотал Флавье.— Ты поедешь?

— Я уже был. Сам понимаешь, пришлось немедленно туда отправиться. Я пытался дозвониться, но тебя не было дома. А теперь только -что вернулся. Мне нужно сделать несколько срочных распоряжений, и я уезжаю. Жандармерия начала следствие.

— Рутина. Самоубийство ведь очевидно.

— Но оно не объясняет, почему она уехала так далеко и выбрала именно эту колокольню. А мне бы не хотелось рассказывать им, что Мадлен...

— Такие подробности им будут не нужны.

— Тем не менее! Знаешь, я был бы счастлив, если бы ты поехал со мной.

— Невозможно! У меня неотложное дело в Орлеане. Но я приду повидать тебя по возвращении.

— Ты будешь долго отсутствовать?

— Нет, только несколько дней. К тому же я тебе не понадоблюсь.

— Я позвоню. Мне хотелось бы, чтобы ты тоже пришел на похороны.

Гевиньи дышал как долго бежавший человек.

— Бедный мой Поль,— печально проговорил Флавье. — Бедный мой Поль!

Потом спросил, понизив голос:

— Она не слишком?..

— О, напротив!.. Кроме лица!.. Ее бедное лицо! Если бы' ты видел!

— Мужайся! У меня тоже горе.

Он повесил трубку, потом, опираясь рукой о стену, дошел до кровати, повторяя: «У меня тоже... У меня тоже...» И внезапно погрузился в сон.