Пропавшая нимфа: Сборник

Он взял шляпу и вышел. Клиенты придут позже, а может, вовсе не придут. Какая разница! Даже то, что Париж будут бомбить. Даже то, что война продолжалась и ему казалось: он все же сумеет принять в ней участие. Даже то, что при всех обстоятельствах будущее было неясным. Ничто теперь не имело значения, кроме любви. Он пошел по бульвару, инстинктивно желая шума, контакта с толпой. Это давало ему возможность немного забыть Мадлен. А потом; фланируя вокруг Оперы, .он окончательно понял, что эта молодая женщина серьезно овладела им: он играл около нее роль донора, но донора, отдающего не кровь, а душу в некотором роде. И теперь, когда он оставался один, в нем возникала потребность общения с человеческой толпой, необходимого для восстановления потерянной энергии. Поэтому он ни о чем и не думал, считая, что сможет устоять... Но иногда позволял себе мечтать... Гевиньи умрет, и Мадлен будет свободна... Он рассказывал себе несбыточные истории и пристрастился к ним, как курильщик к к опиуму. Толпа медленно увлекала его, и он отдавался ей, отдыхал, чувствуя себя человеком.

Остановившись перед витринами «Лансель» и не имея ни малейшего желания ничего покупать, он стал любоваться выставленными драгоценностями: ему нравился блеск золота и камней на темном бархате. А потом, увидев на подносе самые разные зажигалки и портсигары, он внезапно вспомнил, что Мадлен свою зажигалку сломала, вошел и выбрал ей новую, маленькую, из бледного золота, и еще портсигар из русской кожи. Очередная трата была ему приятна. Он написал на карточке: «Воскрешенной Эвридике»,— и сунул ее в портсигар. Он отдаст ей пакет в Лувре или немного позднее, когда они пойдут закусить перед расставанием. Утро показалось ему еще прекраснее от этой покупки. Он улыбался, чувствуя в руке маленький, синий-синий пакетик. Дорогая, дорогая Мадлен!

В два часа он уже ждал ее на площади Этуаль. Она всегда была точна при встречах.

— Вот как,— сказал он,— вы сегодня в черном.

— Я очень люблю черный цвет,— призналась она.— Если бы мне удалось все делать по своему желанию, я бы всегда носила черное..

— Но почему? Ведь это так мрачно.

— Совсем нет. Черное делает мысли ясными и вынуждает принимать себя всерьез.

— А если бы вы носили голубое или зеленое?

— Даже не знаю. Наверное, появилось бы ощущение, что я ручеек или тополь... Девочкой я верила в магические свойства цветов... Поэтому мне и захотелось заняться живописью.

Она взяла его под руку с той доверчивостью, которая всегда его трогала.

— Я тоже,— сказал он,— тоже пытался рисовать, но у меня плохо получалось.

— Ну и что из того? Ведь здесь только цвета имеют значение!

— Мне бы хотелось посмотреть ваши полотна.

— О! Они немногого стоят... На них не увидишь ничего конкретного. Это мечты... а вы мечтаете в красках?

— Нет... Я все вижу серым... как в кино.

— Тогда вы не сможете понять. Вы слепой!

Она засмеялась и сжала его руку, показывая, что шутит.

— Это настолько прекраснее так называемой реальности,— продолжала она. — Попробуйте представить цвета, которые трогают себя, едят себя, пьют себя, которые полностью проникают в вас. Делаешься похожим на насекомое, сливающееся с листком, на котором сидит. Каждую ночь я мечтаю о несбыточном мире.

— Вы тоже..— пробормотал он.

Прижавшись друг к другу, они обошли площадь Согласия, не глядя ни на кого. Он едва замечал, куда идет, поглощенный разговором.

— Мальчиком,— сказал он,— я грезил неведомыми странами. Могу даже показать вам на карте, где они находятся.

— Это не то же самое.

— О, нет, как раз то же. Моя греза полна сумрака, а ваша — света, но я отлично знаю, что они тождественны.

— И вы больше не верите в это?

Флавье колебался, но она смотрела на него с такой надеждой! Будто придавала огромное значение его ответу.

— Нет, еще верю. Особенно с тех пор, как узнал вас.

Некоторое время они продолжали прогулку в молчании.

Общий ритм шагов вызывал в них общие мысли. Потом они пересекли широкий двор, поднялись по маленькой темной лестнице и погрузились в прохладу дворца.

— Лично я не просто верю, а знаю,— продолжала она,-— знаю, что он существует... Такой же реальный, как и наш, только нельзя об этом говорить вслух.

Гигантские статуи святых, стоящие друг за другом, большими пустыми глазницами смотрели, как они проходили мимо. Египетские божества. Вдалеке были видны саркофаги и огромные камни с загадочными письменами. В глубине пустых залов гримасничали головы быков, изъеденные временем.

— Я уже ходила здесь под руку с мужчиной,— пробормотала она. — Давно, очень давно... Он напоминал вас, но у него были бакенбарды.

— Это, без сомнения,, иллюзия. Впечатление, что уже видел это когда-то, часто бывает.