Пропавшая нимфа: Сборник

Мадлен медленно приходила в себя, лицо ее оживлялось постепенно: казалось, она делала усилие над своими мускулами и нервами. Но улыбка на какое-то время оставалась колеблющейся: веки несколько раз опускались, прежде чем она поворачивала голову.

— Нет, мне очень хорошо.

Эти глаза успокаивали его. Может быть, однажды она будет с ним более откровенна. Флавье боялся доверять ей руль. Машину она водила мастерски, но с долей фатализма... Да и это было не точным словом. Флавье безуспешно пытался определить ее состояние... Она не защищалась, она принимала. Он вспомнил то время, когда и сам лечился от депрессии. Тогда с ним происходило то же. Малейшее движение вызывало протест. Если бы он увидел на земле банкноты по тысяче франков, то не смог бы заставить себя подобрать их. Вот так и у Мадлен. Флавье был уверен, что, встретившись с каким-нибудь препятствием, она не станет реагировать, тормозить, сигналить. Ведь в Курбевуа она даже не пыталась сопротивляться. Еще одна курьезная деталь: сама она никогда не предлагала маршрута прогулки.

— Чего вы больше хотите, пойти в Версаль или Фонтенбло? А может, предпочитаете остаться в Париже?

— Мне все равно...— или: — Да, очень хочу.

Ответы всегда были такими, и всегда через пять минут она уже смеялась. Веселилась вовсю: щеки ее разрумянивались, а рука сжимала руку Флавье.

Тогда он совсем близко чувствовал ее тело, полное жизни. И порой не мог удержаться от того, чтобы не шепнуть ей на ушко:

— Как вы очаровательны!

— Это правда? — спрашивала она, поднимая на него глаза.

Всякий раз у него стремительно падало сердце, когда он смотрел в них, такие голубые и ясные. Она быстро уставала. И всегда была, голодна. В четыре часа ей необходимо было получать свою закуску: бриошь, чай, варенье. Флавье не очень-то любил ходить в кофейни или кондитерские и потому часто увозил ее за город. Поедая вместе с нею пирожные, он чувствовал себя страшно виноватым, потому что шла война и, конечно, мужья и любовники продавщиц находились на фронте, где-то между Северным морем и Вогезами. Но он понимал, что пища эта нужна Мадлен именно для того, чтобы удерживаться на поверхности, не впадая в забытье.

— Вы заставили меня подумать о Вергилии,— признался он ей однажды.

— Почему это?

— Помните, когда Эней спустился к Плутону, за ним тянулся кровавый след, и тени мертвых шли за этой кровью, пили ее и на какое-то время получали возможность говорить. И говорили они о том, что жалеют живых!

— Да, но я не понимаю...

Он подвинул к ней тарелку, полную булочек-подковок.

— Ешьте... Возьмите все... Мне кажется, вы тоже лишены чувства реальности. Ешьте!

Она улыбнулась — с крошкой, прилипшей в углу рта.

— Эвридика!.. Как это красиво... Вы думаете, что вырвали меня из ада?

Вместо того чтобы снова вернуться к Сене, с ее глинистыми берегами, он представил себе скалы вдоль Луары, где всегда слышалось монотонное падение капель воды. Он положил свою руку на руку Мадлен.

С этого дня Флавье стал называть ее Эвридикой, как в игре. Он не смел говорить ей «Мадлен», из-за Гевиньи и из-за того, что Мадлен была замужней женщиной, женой другого. Эвридика же, наоборот, полностью принадлежала ему. Он держал ее в объятиях мокрую, с закрытыми глазами, как тень мертвой. Он знал, что был смешон, но жил в состоянии каких-то болезненных грез. Пускай! Никогда он еще не чувствовал этого необычайного мира, этих приступов радости с их страхами и недомолвками: ему так долго пришлось ждать эту молодую чужую женщину! С тринадцати лет. С той эпохи, когда еще верил в фей и привидений...

Раздался телефонный звонок. Он быстро схватил трубку, потому что знал, кто это.

— Алло! Это вы?.. Свободен... У меня всегда есть возможность... Да, работы много, но ничего срочного... Вам будет приятно?.. Правда?.. Тогда решено. С условием вернуться к пяти. Буду говорить честно... Решайте сами... Вы так любезны, но вы меня смущаете. Может быть, музей? Это не очень оригинально, но все же... Прогулка по Лувру?.. Нет, нет, это совершенно не обязательно... Остается масса других вещей... Решено, спасибо... До скорого свидания...

Он тихонько опустил трубку, будто в ней еще звучал любимый голос. Что принесет этот день? Ничего нового, как и предыдущие. Ситуация была безвыходной. Мадлен никогда не выздоровеет, к чему себя тешить. Возможно, теперь, когда он развлекал ее, она и меньше думала о самоубийстве, но в глубине души осталась такой же тронутой. Что сказать Гевиньи? Должен ли он передать ему все, о чем думал? Флавье чувствовал себя словно в заколдованном кругу и не знал, как поступить.