Пропасть

Боже, живой! Родной мой! Родной наш! Папка! Папка! Живой! На большее сил не было. Ни на мысли, ни на думы, – сама устала, сама на краю гибели. Просто дала себе отдых, просто позволила себе расслабиться – надо ж и ей отдохнуть, после такого-то. Откинулась, прислонилась спиною к острым камням, – а всё равно, всё едино, лишь бы отдохнуть – и провалилась, умчалась в зыбкий тягучий сон. Но и во сне дрожала, и во сне не верила – что жива, что живы, что ребёнок в ней жив. И во сне страдала – опять летела в пропасть, опять замирала душа, опять куда-то проваливалось сердце – ухало, бухало где-то в пустоте – её избитое, израненное сердце. А душа? Вернулась ли к ней душа? Кто знает. Она пока не чувствует её, она пока не дошла до этого. Душа всегда рядом с человеком – даже покинув его, не сразу отходит, и её душа где-то рядом – в ней или около неё – разве ж не всё равно? разве ж не всё едино? Здесь она, вот и ладно. Она будет жить, и душа будет жить – впрочем, душа всегда жива, – но нет, не надо об этом, не надо! Ни о чём не надо, – только отдохнуть, прийти в себя – только отдохнуть…

* * *

Они на берегу, подальше от людей. Узбекистан – здесь не принято загорать вдвоём, тем более обниматься. Жара, и они в этой жаре, на раскалённом песке. Он и она. Счастливые, словами не рассказать. Рядышком лежат, тело к телу. Лежат и вбирают друг друга. Дышат друг другом. Не могут надышаться.

– Не могу поверить, что у нас скоро свадьба! – это она.

– А я верю, – это он. Мужчины более практичны, более сильны в этом вопросе. Если уж он выбрал женщину (ему кажется, что он выбрал), если она согласна стать его женой, какие могут быть препятствия? Да никаких!

Зато она отчего-то грустит. И эта тоска – будто подмывает изнутри, точит и точит. Она хочет перебороть эту противную тоску, гонит, гонит её из себя. Нет, не уходит, злодейка, – ещё больше вгрызается, ещё яростнее точит. Она предписывает это нетерпению да страху. Ведь сколько ждала этого мига – мига признания её невестой, мига волшебства – ведь вот-вот станет его женой, понимаете, женой! И опять же боязнь – как это, женой? Была никем, ну, просто подружкой, а тут, – женой? А всё вместе то пугало, то настраивало на счастливую волну – ведь счастье, счастье впереди, отчего же пугаться, чего опасаться, отчего грустить?

И эти вздохи. Даже он слышит их.

– Опять ты вздыхаешь? Отчего? Или не веришь мне? Или боишься?

– Нет!… Да, милый, боюсь! – И ещё роднее он стал, сама себе стала роднее, – оттого что не соврала, оттого что открылась. И страх улетел куда-то, за ним и грусть. Как можно грустить, когда рядом это чудо? Мужчина, которого она хотела (да, хотела!) и боялась, и ещё больше хотела и уже чуть меньше боялась.

А мужчина смотрит влюблёнными глазами, мужчина глаз оторвать не может от неё.

– Пойдём домой! А?

– Пойдём! – Нельзя отказывать мужчине – когда он хочет тебя, когда все мысли его о тебе. Можно лишь подразнить, помучить, – и опять же затем, чтоб ещё больше возжелал, ещё больше горел.

* * *

Мрак, темнота закрыли мужчину. И тут же – опять небо, синее-синее, берег озера, чистый песок. Всё то же (почти то), только другой мужчина рядом с ней. Более молодой, более нетерпеливый, более страстный. И как же он глядит на неё! Он просто вбирает её всю, он, кроме неё, ничего не видит.

Нет, надо бежать от него! Скорее бежать от этого взгляда! Он так нетерпелив! Вскакивает, бежит к воде, рывком входит в озеро – и сама горит, и самой бы спрятаться! Он настигает её в воде, он обнимает, прижимает к себе.

– Пусти! – Отпустил, пусть поплавает, пусть. Не стал догонять – она просила, она хочет побыть одна. Умница, уже знает его, знает его страсть, – подальше от него в такие минуты, лучше подальше!

Но вот они опять на берегу. И зря она надеялась, что он остыл. Не остудить её мужчину ничем, ещё больше горит. Резко повернулся, обхватил, прижал и ну целовать, ну целовать. Никого нет для него, ничего нет для него, – женщина, что лежит рядом, уж так волнует, уж так волнует. Его это женщина, уже познал вкус её поцелуев, всю познал, а теперь просто не может без неё, – уж так она мила, уж так она нежна, пить и пить, нежиться в лучах её любви, свою любовь бесконечно дарить.

Но она боится такой любви. Ведь он сумасшедший! Вот и сейчас, что он делает сейчас? Ведь кругом люди, – а для него будто они одни, не видит никого, не слышит никого, даже её не слышит.

Нет, слава Богу, слышит. А она просит, она умаляет:

– Не здесь! Не надо! Мы не одни!

– Не одни? – Надо же, а он думал, что одни. Он думал, что они у него в кровати, и уже готовился к триумфу, уже чувствовал триумф. А тут отрезвел. Откатился от неё.

– Нет, я точно схожу от тебя с ума! Пойдём, пойдём скорее! Я не могу! Я так хочу тебя!

Протянул руку (а сам уже на ногах), резко дёрнул, и она как пушинка вскочила и тут же оказалась в его объятьях (на миг).

– Бежим! Бежим! Вон такси! – И точно такси! Видно, привезли кого-то – искупаться, охладиться! А он уже машет, кричит: «Стой! Подожди!» размахивает вещами, в одних плавках, босой.

Увидели. Ждут. Таксисты народ тёртый, всё видят, всё понимают.