Пропаганда 2.0

Правда, Н. Харджиев закрыл наше представление о том, что динамика искусства 20-х годов была создана советской властью. А он был живым свидетелем всех этих процессов и людей. Вот как он ответил на вопрос о новом искусстве 20-х годов [7]: «Это такой же миф, как поэзия Серебряного века. Никакого искусства 20-х годов не было. Это было искусство дореволюционное, все течения уже были созданы. Просто были еще живы художники-новаторы, они еще были не старые в момент революции. Пунин был изокомиссаром и покровительствовал левым. Он мне говорил, что про него написали тогда: «Честные и старые интеллигенты перешли на сторону революции», – а мне (Пунину) тогда было 29 лет». Все, что было сделано, было создано до революции, даже последнее, супрематизм, был уже в 1915 году. В начале 20-х годов они еще могли что-то делать, а когда кончилась Гражданская война, их сразу прекратили».

Есть такая проблема при смене власти. Сначала разбудить массы, вывести их на митинги, чтобы легитимизировать передачу власти, а потом снова вернуть в квартиры. Вероятно, это сложнее сделать в случае искусства модернистов, поскольку они а) заранее настроены на разрушение основ, б) искусство является их профессией.

О Харджиеве и людях той эпохи хорошо написал С. Григорьянц [8]: «Я не пережил 30-е годы, как Николай Иванович и другие мои знакомые, а сталинская эпоха, как тюрьма, на всех выживших ставила клеймо, от которого никогда уже нельзя было избавиться. Теперь почти никто этого не понимает (в том числе и из тех, кто пишет о Харджиеве). Редкими памятниками этим людям остались «Воспоминания об Анне Ахматовой» и «Софья Петровна» Лидии Корнеевны Чуковской, «Ненужная любовь» Эммы Григорьевны Герштейн и довольно многие стихи, если их правильно читать и понимать. «Каждый думал, что боится он один, но боялись все», – писала Герштейн. И хотя в 60-е у людей опытных, переживших 30—40-е годы, уже не было смертельного страха, но все жили по-прежнему очень тесными кружками и «никого постороннего к себе не пускали» (Герштейн)».

Все проекты перестройки мира, включая фашизм, имеют перед собой и подталкивающее начало в виде искусства. Связка футуриста Маринетти и Муссолини является самым ярким примером. Кстати, итальянский фашизм трактуется как такой, что был направлен в будущее [9] (см. также подборку фактов, как авангард поддерживал фашизм [10]).

Эко говорит о более мягком фашизме в Италии, поскольку там не было такой философии, как у Гитлера [11]: «У Муссолини не было никакой философии, у него была только риторика». Эко говорит, что ранним итальянским футуристам нравилось участие в Первой мировой войне из-за эстетики процесса: они ценили скорость, насилие, риск. Эти же характеристики связаны с фашистским культом юности. Вспомним, что футуристы, хоть российские, хоть итальянские, требовали уничтожения современной культуры (см. также тему «фашизм и искусство» [12–13]).

Р. Гриффин исследует тему «модернизм и фашизм» [14–15]. В своей статье, вышедшей уже после книги, он показывает, что миф модернизации важен для синдикализма и футуризма [16]. Неофашизм возникает в периоды кризиса, поскольку правые могут объединяться в единое целое в этот период [17–18].

Есть также парадоксальная фраза С. Московичи [19]: «В тот день, когда наконец откроется вся правда о фашизме – день, который от нас еще далек, – человечеству придется столкнуться лицом к лицу с гигантской клеветой. Вот тогда и станет известно, что отцами фашизма были интеллектуалы, что он был рожден в научных центрах, в лицеях, в университетах и церквах. Промышленники и банкиры не имели отношения к его появлению на свет, равно как и деклассированные элементы, безработные, крестьяне, народные массы…».

Был и русский фашизм, который отличался от немецкого и итальянского [20]. Он играл существенную роль в русской эмиграции. Немецкие пропагандисты использовали материалы Всероссийской фашистской партии для пропагандистских кампаний в Советском Союзе. Эта партия возникла до войны в 1932 г. в Харбине [21]. И потом ее руководители ездили на встречи в Германию.

На ранних этапах формирования нацизма прослеживается серьезное влияние на Гитлера белых эмигрантских кругов [22–23]. Именно тут исследователи видят корни его антисемитизма, которого не было у Гитлера-ефрейтора во время войны. Такое влияние привнесли прибалтийские немцы, начиная с А. Розенберга, которые были знакомы с «Протоколами сионских мудрецов». Кстати, одна из книг о русских эмигрантах начинается с главы, которая называется «Русский Мюнхен?», хотя и со знаком вопроса в конце [24].