Пронзающие небо

И вот Чунг начал рассказывать — рассказывал он так увлечённо, с таким сильным, светлым чувством, что окружающие мрачные стены, как бы отступили, были уже не властны остановить ребят. Как уже говорилось, Чунг отправился в дорогу вместе со своими родителями — три дня назад они оставили родное племя, родные вигвамы, и всё это время скакали на конях на север.

— Должно быть, уже далеко вперёд нашего ускакали! — с некоторой завистью прервал тут его Алёша.

— Да нет, не думаю… — рассудительно отвечал Чунг. — Мне кажется — мы изначально жили в землях гораздо более южных, нежели ваши…

И он продолжил рассказывать, как часами неслись они по бескрайним луговым раздольям, обгоняя стада буйволов и вольных лошадей; у западного горизонта высились горы, и то тут то там подымались среди трав то рощицы, то одинокие древа исполины; над всем этим степенно плыли величественные облака, а среди них — орлы, весь тот простор зрящие. И так ярко эти образы перед Алёшей пронеслись, что он полюбил родину Чунга, и решил, что когда-нибудь и взглянет на неё, пройдётся, тепло от неё исходящее почувствует. Ну а Чунг продолжал — оказывается, когда они останавливались на ночлег — отец его, доставал чудесный талисман, данным им в дорогу шаманом племени — талисман этот изображал трёхглавое божество — каждую из голов требовалось вымазать особой мазью, а затем — уложить его на угли; тогда над божеством подымалось, густело, полнилось причудливыми, многообразными фигурами некое облако; обвивало всех сидящих, но большей частью перекатывалось всё-таки на Чунга. То не были те злые, дурманящие духи, которые врывались в сознание курильщиков некоторых трав. Нет — то были добрейшие божества, которые витали над миром живым, и иногда приходили во сны младенцев, дабы усладить их, избавить от всяких горестей. Они не могли наполнить мир Чунга своими сладостными, светлыми виденьями — ведь такого мира больше не было; однако, в первый же день пути они подхватили его душу, и понесли выше наполненных серебристым сиянием звёзд облачков; подняли его так высоко, что в той великой чёрной пустоте, где нет ни воздуха, ни жизни, где веет что-то незримое, чуждое всем земным страстям, и где на фоне бессчётным звёздных россыпей, нисколько не оттеняя их златится могучее Солнце, где Луна предстаёт во всей своей печальной, одинокой высоте — поднявши его в эту высь те добрейшие божества спрашивали: не хочет ли он летать здесь с ними всю ночь — великое множество тайн обещали они ему открыть — дух Чунга отвечал, что — нет — не хочет, что чувствует, что должен идти и в Мёртвом мире, и не только потому, что иначе и дорога в этом мире окажется тщетной, но и потому, что там ждёт его друг. И всё же он благодарил этих божеств за то, что они были рядом, за их светлые голоса, за величественные виды космоса — они печально вздыхали, и отпускали его дух, и падал этот дух в бездонную, тёмную бездну, где встречался со своим другом…

— А моё добрейшее божество — это Оля. — мечтательно улыбнулся Алёша.

— Что же это за божество «Оля», как он выглядит?..

— Не он, а "она"… — улыбнулся Алёша. — …Как я могу рассказать тебе?.. Как я могу тебе рассказать достойно?.. Если бы я был лучшим поэтом-певцом и тогда не решился бы… Нет, Чунг — я не нахожу достойных слов… Может и нет вовсе таких слов…

Барабанная дробь постоянно прорывалась спереди, но была едва слышной, но вот хлестнула вдруг в полную силу, так что даже и стены вздрогнули; одновременно с этим донёсся и хор голосов — который размеренно, с удручающим однообразием, уныло всё повторял и повторял что-то — в несколько мгновений опротивело это однообразие, и ещё — стало жалко тех, кто пребывал в таком унылом существовании.

И Алёша и Чунг шаг за шагом продвигались всё вперёд и вперёд, и знали они, что там, впереди ждёт их какое-то мрачнейшее испытание, однако же старались не думать об этом — хоть ещё сколько то пробыть среди тех светлых образов, которые плели их воспоминания.

— Вот знаешь ли. — с пылом говорил Алёша. — Вот я сейчас здесь иду с тобою, говорю, а её рука на моём лбу — греет меня. Знаешь — я даже чувствую это тепло, и даже образ её пред собою вижу!.. Вот — сейчас склонилась надо мной…

Он чуть прикрыл глаза, и на губах его отразилась светлая, счастливая улыбка.

В это время откуда-то спереди прорезался жуткий, мученический вопль, однако ни Алёша, ни Чунг не обратили на этот вопль никакого внимания — они были заворожены этими волнующими мгновеньями, когда так переплетались два мира — Алёшин лик пылал — юноша был подобен и вдохновлённому божеству, и терзаемому адом демону. Он вытягивался куда-то в пустоту, но явно видел и чувствовал за этой пустоте дорогие ему образы.

— Оля, ведь всё будет хорошо!.. Не рви, не рви так моё сердце!.. Неужели же ты предчувствуешь что-то мрачное, что ты погибнешь, Оленька?!.. Ведь не может же быть такого — нет, нет!!!