Пронзающие небо

Эта небывалая по силе снежная буря навалилась на Дубрав и окрестности его в девять часов — как раз тогда, когда Дубрав и Ярослав подходили к постоялому двору «Дуб». Пришествие было так устрашающе, что некоторые женщины кричали: по небу двигалась всёпоглощающая черная стена, обмораживающий ветер бил, хлестал без всякой жалости; улицы завыли, завизжали, точно израненные, и вот уже несутся по ним, смертоносными, слепящими круговертями ворожа, плотные армии снежинок. И весь город, вдруг захлопнулся, накрепко заперся среди своих стен — и теперь разве что случайные тени, торопливо и, словно воры, прижимаясь к стенам — спешили к своим домам — выныривали неожиданно, и тут же растворялись в снеговых полчищах, представлялись призраками, а не живыми людьми; и весь-весь город — был уже не Дубградом, но каким-то совершенно незнакомым, далёким городом.

Вошли они в постоялый двор, где сразу бросилось к ним некое лицо, выспрашивая, будут ли они оставаться на ночь, и какой ужин им принести. Дубрав узнал у него, что никакой юноша с девушкой не заходили (во всяком случае — со внешностью Алёши и Оли), и тогда, уже в сильнейшей тревоги влетел в большую залу, где, немалое собрание люда сейчас оживлённо, и очень уютно (ведь крепкие стены защищали и от ветра, и от снега) — обсуждали неожиданную бурю, и всё больше склонялись к мнению, что без колдовства здесь не обошлось; и когда обратился к ним Дубрав, то многие из узнавших его повскакивали, и стали просить, чтобы он усмирил разбушевавшуюся стихию.

— Нет, северные ветры не в моей власти! — как отрезал эти наивные предположения Дубрав. — Но мне надо знать о двоих…

После этого Дубрав подробно поведал им об Алёше и об Ольге, и нашёлся среди присутствующих один человек, который был свидетелем произошедшей на рынке сцены — он начал подробнейшим образом описывать это происшествие, однако ни Дубрав, ни Ярослав уже не слышали этой, с таким воодушевлением начатой истории. Они, вызвав конечно немалое изумление, и ещё один повод для обсуждений — уже вылетели в ночь, в бурю.

— Ну, теперь скорее — к тюрьме! — воскликнул Дубрав. — …Эх, скорее-скорее — опять что-то неладное сердце чувствует; опять опаздываю, что ли… Эх, закружила на старости лет метель… Дай-ка руку, Ярослав, а то разнесёт нас…

Из какой-то подворотни вдруг вырвался тёмный, бесформенный вихрь, он взвыл волком, и метнулся прямо в грудь мальчика — тот перепугался, и в его уже завороженном вихрями да беспрерывными снежными потоками сознании всё перемешалось, и вот уже кажется Ярославу, что все ещё прежняя ночь, что он всё ещё в лесу, и был только громадный, смерть несущий волчара.

Ярослав завопил, бешено дёрнулся и, вместе с ударом вихря, вырвался из рук Дубрава, подгоняемый всё новыми и новыми ветровыми ударами, покатился по улице — вскочил, бросился в какую-то улочку, свернул, повалился… опять бежал, сворачивал, а когда наконец безумие отступило, и он, тяжело дышащий, прислонился к какой-то стене и задрожал в беспрерывном ветровом напоре — тогда он понял, что потерял Дубрава, и с плачем бросился, как ему казалось — в обратном направлении.

А для старца потеря в этой круговерти Ярослава был как новый удар, и он даже остановился, схватившись за нестерпимо ноющее сердце — в вое ветра слышался дикий, потешающийся над его болью хохот.

Но вот Дубрав смахнул минутное оцепененье, и, упрямо склонив голову, продолжил движенье вперёд.

* * *

Перед глазами Алеши все еще стояло то расплывчатое желтое лицо, а ноги еще ощущали прикосновение разминающихся словно глина отростков. Но вот лицо преобразилось: желтое сияние исчезло, расплывчатые черты сложились в четкие… Впрочем, Алеша толком и не разглядел это лицо — он с размаху ударил по протянутой руке — что-то зазвенело, пролетело в воздухе и упало Алеше на живот, тут же он дернулся и вскочил — ошпаренный.

Он стоял на ногах и ошалело оглядывался по сторонам. Вот его кто-то взял за руку, он глянул и обрадовано воскликнул что-то невнятное. То была Оля, в глазах ее стояли слезы и она говорила Алеше тихо и нежно:

— Алешенька, видишь — это лекарь… — Она указала на круглолицего, смуглого человека, который отряхивал со своего дорогого сиреневого камзола пролитое Алешей снадобье. — Я уже выпила и мне полегчало: горло больше не болит и кашель из груди не рвется. Зовут его Николас — он чужеземец считается одним из лучших докторов, его Илья-воевода к нам прислал.

Николас тем временем встал и оказался совсем небольшого роста. Это был толстенький и, судя по всему, добрый человек. Он подошел к столу на котором теперь лежала только лишь одна большая сума и стал рыться в ней, приговаривая с сильным акцентом:

— Штош приг-гот-твим ешше ошну шшклянку. — а Алеше он сказал, — вы ляште, и вы, Ошга, тоше ляште.

Алеша на негнущихся ногах прошел к лежаку и беззвучно рухнул на него, он повернулся и смотрел на Ольгу…

Лекарь Николас тем временем смешал в склянке какие-то порошки, налил туда из кувшинчика воды и разогрел над пламенем светильника. В камере разлился приятный аромат целебных трав…

Николас подошел к Алеше и проговорил: