Пронзающие небо

Тут одна из древних елей вздрогнула, точно живая, и посыпался с её ветвей, загудел тяжко, темня воздух, обильный снегопад.

ГЛАВА 4 "БЕЗУМНАЯ НОЧЬ"

Конечно Дубраву не приятно было говорить не правду, однако — всё-таки пришлось. Пока сани везли его и родителей Алёши и Оли в Берёзовку, он рассказывал, что узнал — Алёша и Ольга живы, и сообщил ему это старый ворон Крак, который действительно отлучался куда-то на пару часов, а потом конечно вернулся, уселся у Старца на плече, и прокаркал ему, что волчья стая, завыванья которой они слышали последней ночью, очень велика.

Однако ж слов Дубрава было достаточно, чтобы за них ухватились матери — глаза их, прежде нестерпимой болью блиставшие, сразу же хлынули иным, счастливым, молящим светом; они буквально вцепились в руки старца — молили, чтобы побольше он им рассказал — и уж ему от них было не отделаться; направились они вместе в дом, где прежде Алёша жил, и там спешно на стол накрыли, и всё расспрашивали Старца; он же, понурив голову, говорил отчасти и выдуманное, отчасти и то, что на самом деле было. На слёзную мольбу матерей: "…Правда ли, правда ли, что ничего не грозит?!" — ответил утвердительно, хотя на самом деле и не чувствовал такой уверенности — напротив — с каждой минутой волновался всё больше, и всё труднее было скрывать эту тревогу; наконец, при первой же возможности откланялся, сослался на неотложные дела. Николай-кузнец вызвался его проводить — но уже в сенях Дубрав попросил его одолжить сани — Николай согласился и просил, чтобы сани использовались и для поисков его сына, на что Дубрав ответил положительно…

— …Оказывается за всей этой суетой, за расспросами да за угощениями, за вздохами да за успокаивающими речами, прошёл уже день, и быстрый декабрьский вечер наваливался на землю. И когда тройка проносила Дубрава через раздувшуюся снежными завалами берёзовую рощу, то уже пролегли, всё углубляясь и темнея, алые, закатные цвета.

Он доскакал до того места, где испуганные появлением жителей Еловки, ребята бросились к лесу. Здесь он остановил лошадей, и, приложив руку к сердцу, негромким голосом вымолвил:

— Ну, ежели сердце не обманывает — здесь поворачивать надо.

И тут, из еловой, теперь непроницаемо черной стены метнулся — кровожадный, протяжный вой. Лошади испуганно заржали, попятились…

Тогда старец выбрался из саней, и, подойдя к скакунам, положил им ладонь на лоб, проговорил успокаивающим голосом:

— Ну всё — службу сослужили — теперь домой можете возвращаться….

Спустя несколько мгновений сани уже канули в сумраке, а затем и стремительный перестук копыт смолк в отдалении.

Дубрав на протоптанную волками тропу, по которой за несколько часов до него, пробегали, спасаясь от людей, Алёша и Ольга.

Он обратился к Краку, который сидел на его плече:

— Лети к ним. Постарайся сдержать стаю, когда я не подоспею…

Старый ворон понятливо каркнул, взмахнул крылами, и тут же растворился в ночи…

* * *

Сгустился мрак…

Оля замерзла и устала, и как ей хотелось разрыдаться! — слезы так и душили ее… Она едва поспевала за насупившимся Алешей. В голове девушки проносились мысли: "Только бы не расплакаться, а то он засмеется надо мной… и не отставать, ох как тяжело не отставать то… быстро как он идет… ну ничего, я к его шагу приспособлюсь…"

Где-то далеко, в Еловке залаяли псы, и совсем поблизости взвыло несколько волчьих глоток. Оля, чтобы не вскрикнуть, прикрыла ладошкой рот… Уж она крепилась-крепилась, а потом не выдержала таки и обратилась к Алеше:

— Надо бы нам все таки в Еловке этой ночью переночевать…

Алёша резко обернулся к ней, и в глазах его кололи злые, ледовые искры — снова сердце его медальон терзал; снова злоба подымалась — он проговорил глухим, жестоким голосом:

— Зачем за мною пошла?.. Чтобы ныть?..

Он также стремительно повернулся, и ещё быстрее, едва ли уже не бегом, устремился дальше. Ольга на мгновенье остановилась, и вот уже не видно Алёшу, растворилась в ночи его фигура — вновь поблизости взвыли волки. Хотелось кричать, но сдержала она крик, бросилась за ним — бежала и плакала…

Вдруг увидела возле ствола высящейся над тропою ели, его фигуру — она нерешительно, опустивши голову, подступила, прошептала:

— …Прости, пожалуйста, за слабость, за трусость. Это я волков так перепугалась, но сама конечно понимаю, что нельзя нам в Ёловку идти…

Алёша очень осторожно обнял её, хрупкую, за плечи, прошептал:

— Прости ты меня, пожалуйста…

Где-то совсем близко щёлкнули волчьи клыки, Жар зарычал — но ни Алёша, ни Оля это не слышали. Оля подняла голову и внимательно, в его глаза посмотрела — увидела там муку великую, поняла, что сейчас разрывается его сердце, по подрагивающим губам, векам, поняла, какая боль его терзает, и вот обвила руками лёгкими вокруг шеи, поцелуями осыпала, зашептала:

— Я же люблю тебя, Алёшенька, родненький ты мой… Ты только не гони меня — весь мир без тебя тёмен…

А Жар всё рычал — вот не выдержал, вот подбежал, легонько толкнул своих хозяев (а он теперь и Алёшу, и Олю равно почитал).