Пронзающие небо

За завтраком почти не говорили — грелись у костра; Алеша даже обжег руки, так как сунул их прямо в пламя — так хотелось ему согреться после часов проведенных в холоде.

Откуда-то издали долетел топот лошадиных копыт, а следом крики незнакомого извозчика:

— Но-но! П-шли родные!

Потом вновь тишина леса, нарушаемая лишь мягким шорохом падающего с ветвей снега, да еще, изредка, перекличем лесных обитателей.

Вот он вышел из пещерки и вздохнул полной грудью морозного воздуха — этот воздух хоть и был морозным, но отнюдь не походил на воздух из мертвого мира…

А на лес смотреть было любо — после резких углов и режущих глаз граней, все эти мягкие переливы, гибкие ветви, блестящий иссиня-белый иней на них, снег и глубокое небо в разрывах между ветвям! Все это радовало глаз — Алеша даже улыбнулся, потом рассмеялся, нагнулся, быстро слепил снежок и запустил его в ствол близстоящего дерева — попал метко — от удара тонкий ствол закачался и, осыпаясь с веток, завертелся в танце золотисто-белый дождь…

Потом помог выбраться из оврага Ольге и тут только вспомнил что потерял накануне свой мешок с едой; он указал Жару на Ольгин мешок и велел:

— Ищи мой!

Пёс тут же бросился на поиски… Вскоре раздался его лай — Алеша хорошо понимал разные интонации в голосе своего косматого друга, вот и этот лай он прекрасно знал: "Сюда, сюда — нашел!"

Алеша, а за ним и Оля побежали на эти звуки и вскоре увидели Жара, который разгребал лапами один из сугробов. Алеша бросился помогать ему, вытащил мешок да тут и выронил его — мешок весь был разодран когтями, а единственный оставшийся окорок изодран волчьими клыками.

— Вот ведь… — проговорил Алеша. — мы то думали, волки в дальнем лесу выли, а они, оказывается, здесь, поблизости…

Тем не менее, разгребая снег дальше, Алеша нашел коробку с яйцами, и несколько лепешек. Все это впихнули в Ольгин мешок, который Алеша перекинул себе через плечо…

Подойдя к последним деревьям они остановились и оглядели дорогу — собственно после прошедшей бури и дороги то не было — лишь небольшое тянущее вдаль углубление в толстых снеговых наростах, да еще свежая колея…

Им повезло — до самого вечера не видели они ни единой души, и их никто не видел, а если кто и видел, то ребята об этом никогда не узнали.

А дорога все больше и больше заворачивала на север — по мере приближенья, поднималась вверх стена Ельного бора, видны уже были отдельные острые вершины елей, а так же струйки дыма поднимающиеся из труб стоящей там деревушки Еловки (именно эту деревеньку, отдалённую от Берёзовки на двадцать вёрст и называли ближайшей).

Алеша не раз уже оглядывался — все ему чудились звуки погони, но вдали виделся лишь давно оставленный перелесок.

Они прошли по деревянному мостику перекинувшемуся над небольшой, одетой в ледяную броню, речушкой. И тут увидели далеко впереди скачущих им навстречу тройку! Ребята рванулись обратно к пройденному мосту и укрылись под ним.

Алеша возбужденно шептал:

— Ну, теперь ясно это наши родители были — они уже видно, в самую ночь за Дубравом съездили, а потом поутру, когда ты кушанья готовила, мимо, до самого торгового тракта доскакали, всех расспросили и теперь обратно возвращаются. И в Еловке, стало быть, всех расспрашивали… А я то надеялся переночевать там в какой-нибудь избе, да теперь нам туда лучше и близко не подходить…

Нарастал топот, вот задрожал деревянный промерзший настил над головами. Жар шумно потянул носом, неуверенно вильнул хвостом и едва сдержал приветственный лай рвущийся из его груди: пес учуял своих хозяев.

— Тпр-ру! Стой! — раздался вдруг над самой головой окрик Дубрава.

Сани были остановлены, и вот голос Николая-кузнеца — усталый, но новой надеждой наполненный:

— Никак почуял что?..

И тут вдруг измученный, слезами наполненный голос матери:

— Где ж он, Алёшенька, радость моя…

У Алёши заныло сердце — так мучительно было, что он не смог сдержать стона. И тут же вскрикнула мама:

— Вот — не могло моё сердце ошибиться! Сейчас стон был — должно быть снегом ему присыпало! Алёшенька, Алёшенька!

Мука была уж совсем невыносимой, и сердце так надрывалось из-за этой борьбы, что, казалось — сейчас вот не выдержит, разорвётся; в глазах перемежались чёрные и кровавые пятна, и наверное бы он всё-таки не выдержал, и закричал, если бы Оля не обняла его нежно за голову, не прижала бы к своему тёплому телу, не осыпала бы ласковыми поцелуями. Но и ей было тяжело: ведь и её мать звала, и по какому-то наитию — так же, как дочку Дубрава:

— Солнышко! Солнышко! Радость ты моя, почто покинула; почто в горе под старость лет ввергла!.. Вернись, доченька…

Оля плакала, кусала губы, но не издала ни единого стона. Жар всё порывался бросится к зовущим, и хвост его молотил по снегу, и мускулы были напряжены, и стоило только дать знак, как он сорвался бы.

И тут сверху — взволнованный голос Старца:

— Вы посидите в санях, подождите, а я гляну…