Прокурор республики

Он почти выкрикнул последнюю строку: «И братья меч вам отдадут», и тут же прозвенел звонок: перемена кончилась. Учитель все еще стоял посреди притихшего класса — с горящими глазами и гордо вскинутой головой.

Прошло несколько секунд, прежде чем тишина раскололась овацией, и было неясно, к кому же относятся эти аплодисменты: к Пушкину? Декабристам?

Учителю? Или к свободе, верой в которую заражали ребят эти вдохновенно прочитанные стихи?

Открылась дверь, возникла фигура учителя географии — сухопарого, желчного, наглухо затянутого в мундир.

— Вы позволите, — выдавил он из себя, почти не разжимая губ и не глядя коллеге в глаза, — вы позволите, милостивый государь, начать урок?

Через несколько дней Николая Крыленко вызвали к губернскому инспектору народного просвещения, который слыл неглупым, мягким человеком, умеющим слушать не только себя. Однажды он будто бы даже спас от полиции какого-то гимназиста, потерявшего в классе нелегальную листовку. Имени этого гимназиста никто не знал, может, такого случая и вовсе-то не было, но так или иначе инспектор попал в большие либералы.

«Либерал» не удостоил молодого учителя даже рукопожатием. Он едва кивнул, почти утонув в огромном кожаном кресле под портретом его величества государя.

— Надеюсь, вы понимаете, господин Крыленко, чем я обязан встрече с вами?

Начало не предвещало ничего хорошего.

— Нет, не понимаю, господин инспектор.

Из-под очков с золотыми дужками блеснули холодные серые глаза. Взгляд был пронзительным и жестким. Крыленко выдержал этот взгляд. Повторил вполне миролюбиво:

— Действительно не понимаю, господин инспектор.

— Вот что… — Инспектор положил на стол холеные руки, побарабанил пальцами по зеленому сукну. — Давайте не будем разыгрывать спектакль, господин Крыленко. Вы отличнейшим образом все понимаете.

Но если вам угодно меня дурачить, то извольте… — Только сейчас он предложил учителю сесть, давая понять, что разговор не будет коротким. — Я надеюсь, вы имеете учебную программу, утвержденную его высокопревосходительством господином министром?..

Прекрасно. Ну и что же, считаете ли вы для себя обязательным следовать ее предписаниям?

— Разумеется, господин инспектор.

— Разумеется?.. — Брови инспектора поползли вверх. — Ну как же разумеется, господин Крыленко, когда ни один ваш урок, буквально ни один, не соответствует программе? — Он жестом остановил учителя, готового возразить. — Разве декабрист Рылеев в качестве поэта, а не бунтовщика предусмотрен программой? Разве этот, как его… Добролюбов…достоин хотя бы упоминания в стенах учебных заведении на территории Российской империи?

«Донес кто-нибудь из ребят? — подумал Крыленко. — Или этот фискал географ подслушивал у двери.»

— Я читал стихи Кондратия Федоровича Рылеева вне урока, господин инспектор.

— Ловко, — усмехнулся инспектор. — Ловко придумано. Значит, вне урока… А вправе ли вы, между прочим, продолжать урок сверх положенной нормы, отнимая у детей время отдыха, столь необходимое для их здоровья?

— Справедливое замечание, господия инспектор, — сказал Крыленко. Время отдыха отнимать у детей нельзя.

— Вот именно. А засорять их головы разной чепухой, это, по-вашему, можно? Кто вам, собственно, позволил самовольно выкидывать из программы таких первоклассных поэтов, как Батюшков, Гнедич и Озеров, и заменять их разными Кондратиями Федоровичами, у которых поэтического дара нет и на грош? Или вы полагаете, что ваша, скажем мягко, тенденциозность останется незамеченной?

Крыленко закусил губу, усмиряя свой гнев.

— Насчет поэтического дара, — тихо сказал он, — мнения могут и разойтись.

Инспектор хлопнул ладонью по столу.

— Нет, не могут! Вас интересует не поэзия, господин Крыленко, а политика. Да будь он хоть гением, этот Рылеев, вы бы о нем и не вспомнили, не напиши он противоправительственных стихов. Разве не так? Так, милостивый государь, именно так, не возражайте. Разве вы продекламировали своим ученикам вполне приемлемое некрасовское «Не ветер бушует над бором»?

Конечно же, нет. Зато вы мусолили этих «ликующих, праздно болтающих» два урока кряду и наговорили полную кучу социалистической крамолы. Пойдем дальше… — Он открыл лежавшую на столе массивную кожаную папку, вынул оттуда единственный, мелко исписанный листок. — Что вы сделали с Пушкиным? Великий поэт пробуждал своей лирой чувства добрые, а вы его подаете как автора воинственных сочинений, которые совершенно не характерны для этого певца красоты. И притом еще срываете аплодисменты, словно вы не учитель, а заезжий тенор. Зачем вам понадобилось искажать облик поэта? Я скажу вам зачем. Затем, что стихи для вас лишь повод, чтобы пропагандировать социалистические идеи. Но неужто вы думаете, милостивый государь, что вам будет позволено духовно калечить нашу молодежь? Или вы полагаете, что властям неизвестно, для чего вы избрали поприще педагога?

— Для чего же? — невозмутимо спросил Крыленко.

Инспектор поморщился.