Прокурор идет ва-банк

— Доигрался? — злобно бросил Липатов и сам себе ответил: — Доигрался! Стоишь, дрожишь… Мало было вам госдачи!.. Дворец построил, мерзавец!

— Это — тетка моя! Я лишь помог…

— Теткой прикрылся и решил, что спрятался? — зловеще захохотал Липатов. — На тетку записал!.. Идиот! От партии утаил! Надо же, одних продуктовых наборов нахапал на сорок пять тысяч. Куда только влезло?! — Задыхаясь от гнева, Липатов встал, налил в стакан боржоми и, выпив его, стал большими шагами мерить кабинет.

— Егор Сергеевич, вы же знаете, как кто из Москвы приедет, я первым делом на «Белой даче» «заряжал» холодильники коньяком, икрой, балыками… Вы же сами велели!

— Врешь, крохобор! — прервал его Липатов. — С Томкой сами на пару обжирались! Прохиндеи!.. Думал, что кругом дураки, ничего не понимают!

— Егор Сергеевич, послушайте… — Голос Борзова сорвался.

— Вон! Видеть тебя не желаю! — Липатов отвернулся от Борзова и показал ему рукой на дверь.

Борзов бухнулся на колени.

— Простите великодушно, Егор Сергеевич! — простонал он. — Можно еще все поправить. Есть же выход!

— Какой?

Предусмотрительно не вставая с колен, Борзов тихо прошептал:

— Позвоните Леониду Ильичу… Я же не для себя старался… На «Белую дачу» многие из его окружения приезжали… Не понравится это Леониду Ильичу, если вдруг без его ведома где-то всплывет…

Липатов брезгливо посмотрел сверху на Борзова и, ничего не говоря, пошел к окну. «Борзов, наверное, прав, — думал он. — Доложить надо. И хвост заодно этому законнику из прокуратуры Союза прижать. А то, чего доброго, всех перемажет. Да если эта информация поступит к генсеку не от меня, а из другого источника, — и мне конец».

Воспользовавшись паузой, Борзов встал с колен.

Липатов, вспомнив о присутствии Борзова, оглянулся и рявкнул:

— Ты все еще здесь?

— Помогите, Егор Сергеевич, — опять заканючил Борзов, чувствуя, что Липатов будет на их стороне. — Мы же ваши до конца.

— Худшего комплимента ты мне не мог сказать! — заявил Липатов. — Получается, что у меня одни безмозглые крохоборы работают. Ладно, иди!

Поклонившись низко в пояс Липатову, Борзов вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Какое-то время Липатов стоял и тер виски, будто соображал, с чего ему начинать. Затем подошел к окну и дернул за витую шелковую веревку. Присборенные атласные шторы разлетелись в стороны. Комната наполнилась ярким светом.

От предчувствия предстоящей борьбы его хищное лицо даже помолодело. Несколько раз глубоко вздохнув, он опять закрыл шторы и, сев на свой трон, решительно снял трубку телефона ВЧ, на диске которого красовался бронзовый герб СССР.

— Константин Устиныч! — радушно воскликнул Липатов, словно минуту назад не он, а кто-то другой метал громы и молнии. — Доброго здоровья! Липатов беспокоит… Спасибо, уложимся в сроки… Замечательно вы сказали — хлеб всему голова!.. Я что? Да вот, Константин Устиныч, надо потолковать с Леонид Ильичом. Понимаете, в здравнице нашей секретарь горкома… Нет, из молодых, вы его не знаете. Он, дурень, дачу себе отгрохал, а союзная прокуратура тянет с нас жилы. Им только зацепку дай, не отвяжутся… В городской совет тут на него целую «реляцию» представили… Да, понятно, что сукин сын, тут нет вопроса. Но они творят черт-те что, собирают компромат на партийных и советских работников!.. Недужит, говорите? Ай-яй-яй!.. Добре… Добре, в четверг вылетаю! — оживившись, заключил он.

Липатов аккуратно положил трубку и, зловеще улыбаясь, довольно потер руки.

«Ну, теперь Костя накрутит нашего «бровеносца в потемках», — радовался он. — Получит эта прокурорская братия по первое число. А то совсем обнаглели — представление о лишении секретаря горкома партии депутатской неприкосновенности направили в исполком, даже не поставив меня в известность! Сволочи, авторитет партии подрывают!»

Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев стоял у окна в своем рабочем кабинете и любовался милым его взору кремлевским пейзажем. Он любил этот кабинет больше, чем тот, что был у него на Старой площади. К старости он стал очень сентиментальным, часто вспоминал Днепропетровщину и свою матушку, которая свято верила в Господа бога и держала у себя в комнате множество икон. Золотые купола кремлевских храмов напоминали ему о ней и не столько умиротворяли его, сколько давали возможность прикоснуться к вечному, почувствовать свою богоизбранность. После таких минут он всегда становился тверже и даже решительнее.

— Надеинов ожидает… — открыв дверь, напомнил помощник.

— Давай его… сюда! — приказал Брежнев, не отрываясь от окна.

Когда Надеинов зашел в кабинет, он, не меняя позы, указал рукой, что ему следует подойти поближе, и старчески шамкающим голосом, прерываясь через каждые несколько слов, заговорил: