Прокол

Я внимательно посмотрел на парня и еле сдержался от возгласа удивления и радости. Я узнал его. В моей голове вихрем проносились спутанные мысли, на какое-то время я даже забыл, где нахожусь… Не может быть! Но этот похудевший, потемневший лицом, в мешковатой серой рухляди и бесформенных ботинках, человек, которого не так легко было и узнать с первого взгляда, действительно был мой старый друг. Наши взгляды встретились, и я, с большим трудом удерживая в нормальном положении стремившуюся всё время отвиснуть челюсть, увидел безразличное и равнодушное его лицо. Это длилось секунду, не более.

В это время нас погнали в туалет. Садиться на корточки мне не было пока нужды и, стоя над дырой и пользуясь тем, что светло, я присматривался, приглядывался и наблюдал, стараясь получше запомнить окружающую обстановку. Потом, шагая вместе со всеми из туалета, я думал о нас с Джанком.

Всё правильно. Ни он, ни я не имели права показывать, что мы знакомы или знаем друг друга. Ни он, ни я не имели права называть друг друга своими именами или упоминать эти имена. Ни он, ни я не имели права оказывать друг другу на виду у посторонних людей помощь или поддержку. Но сама эта мимолётная встреча была для меня и — я в этом не сомневался, для Лжеджанка — лучшей поддержкой. Не к месту размечтавшись, я представил, что было бы, если бы мы оказались с ним в одной камере…

Пришлось резко одёрнуть самого себя. Мы вступали на плац, и сейчас злой Карабас должен был объявить начало кукольного представления.

Для начала нас разделили и тщательно обыскали: боялись, видно, что мы можем спрятать что-нибудь и под одеждой, и в одежде. Снова разрешили одеться, а затем на хорошо утоптанные площадки стали выходить боевики дёртиков, а «кукловоды» выталкивали против них некоторых из нас. И вот уже раздалось разгоряченное дыхание противоборствующих, воздух огласился грубой бранью и резкими криками.

Но скоро я подавлял зевоту. Не слишком умелые необстрелянные дёртики дрались плохо, и все парные поединки заканчивались без особых последствий для «кукол».

Джанк, по-моему, тоже скучал, его так и не вывели: видимо, берегли для настоящей работы.

Когда пришла моя очередь, я, даже не вводя себя в свой рабочий ритм, спокойно выдержал в течение пятнадцати минут натиск какого-то новобранца и был возвращен в общую группу.

Но вот дёртики перешли на использование коротких палок, свинчаток, камней, кастетов, небольших кинжалов и незаряженных пистолетов. Видимо, это было типичной практикой для неоперившихся головорезов, которые не могли драться с куклами на равных в честном бою. Впрочем, не только для неоперившихся.

Теперь куклам пришлось туго. С множеством новых синяков, шишек и ссадин, с кровоточащими ранами закончили мы двухчасовую тренировку.

Нас вернули в камеры, часа через три последовал скромный обед, поданный прямо в постель, так как за отсутствием стола мы хлебали баланду, а затем ели какую-то зеленовато-поносную жижу, сидя на койках и держа миски на коленях. Эти алюминиевые так называемые тарелки с куполообразно выдававшимся вверх донышком особенно раздражали. Донышко, словно голый островок, окруженный дурно пахнущим болотом, выступало над уровнем жижи.

Роки Рэкун, наевшись и слегка подобрев, тем не менее вновь принялся нагонять на меня страх.

— Подождите, после обеда прикатят с базы настоящие палачи. Сегодня будет Чмырь и другие садисты, так что… ждет нас недолгая дорога к пакгаузу, — посулил он.

Но я не собирался поддерживать разговор, так как хотел провести «репетицию». И, улегшись на койку, произнес вслух — специально, чтобы слышал Роки — лишь одну свою настроечную формулу, эти прекрасные слова поэта, которыми я всегда восхищался: «Если мы действительно захотим жить, лучше попытаться начать не откладывая; если же нет — это не имеет значения, но всё-таки лучше начать умирать»…

Я очнулся только когда почувствовал, как Рэкун сильно трясёт меня за плечо и хлопает по щекам.

— Я уж думал, вы умерли, — удивлённо и озадаченно проговорил он, когда я открыл глаза. — Что с вами?

Видимо, прекрасные слова так глубоко запали ему в душу, что весь наш «тихий час» он, не сомкнув глаз, профилософствовал.

— Да ничего, Роки, всё нормально. Как хорошо я задремал, — нарочито зевая, сказал я, возвращаясь в пошлую реальность «кукольной коробки».

Минут через пять открылось смотровое окошко, потом загремели запоры и замки, дверь растворилась, и дебильная харя дёртика с «пиггисом» наперевес просунулась в камеру.

— На выход, быстро! — коротко бросил он.

Я мог удавить его, невзирая на «пиггис», в течение двух минут. Но я уже начал осуществлять свой план и потому лишь сказал:

— Роки, вперед — и выше! — и первым пошёл к двери.

Согнав кукол в некоторое подобие колонны, дёртики вывели нас на плац. Настроение в группе резко упало, несмотря па чудесный солнечный день, напоминавший наше индейское лето. Даже по повадкам сосавшихся на плацу головорезов видно было, что это не зелёные новички, а матёрые боевики, «торпеды».