Проклятый наследник

Послушник напротив Зейлан тоже не мог дождаться, когда покинет площадь. Он нетерпеливо бросил свой тренировочный клинок в кучу, где оставили свои мечи остальные новобранцы, и устремился в сторону столовой. Зейлан опустила свое оружие. Рука девушки дрожала, и больше всего ей хотелось, чтобы меч упал к ее ногам, но задеревеневшие пальцы не хотели отпускать рукоятку.

– Ты сегодня отлично сражалась, – сказал Ли.

– Я всегда хорошо дерусь, – ответила Зейлан, хотя знала, что это ложь. Девушка была, пожалуй, лучше многих других послушников, так как умела обращаться с оружием, но должно было пройти еще некоторое время и много тренировок, прежде чем она станет мастером клинка. Зейлан уже сейчас скучала по своим лунным серповидным ножам.

Ли издал фырканье, а может, и смешок.

– Скромность, видимо, не входит в число твоих достоинств.

– В скромности нет силы, – ответила Зейлан и напилась из шланга с водой. – Кто скромен, тот трусит признаться в собственных способностях, опасаясь ожиданий, сопутствующих этому.

– Значит, ты хочешь, чтобы у меня были большие надежды на тебя?

– Самые высокие, – сказал Зейлан. – Я здесь, чтобы защищать Стену, а это я смогу сделать только в том случае, если стану самым лучшим Хранителем, каким только могу быть.

Ли внимательно осмотрел ее. При этом, казалось, капитана больше волновали не ее длинные ноги, широкие бедра или высокая грудь, а руки, покрытые мозолями от напряженных поединков, кровь, засохшая на ее коже, и грязь на мундире – следствие недавнего падения на землю.

– Отлично, – улыбнулся он, – потому что я и не жду от тебя меньшего.

Глава 16 – Ларкин

– Сирадрея —

Ларкин прислонился головой к холодной каменной стене и сделал глубокий вдох. Ночной воздух дышал свежестью и прохладой. Устремив взгляд на звездное небо, мужчина продолжал бодрствовать, пока принцесса рядом с ним спала. Свадьба Фионы предопределила в эти дни всю деревенскую жизнь, так что им двоим не оставалось ничего другого, как заночевать в маленьком тупике.

Постепенно огни в домах погасли, и Сирадрея погрузилась в тишину. Кто-то другой мог бы испугаться этого абсолютного спокойствия, но Ларкин наслаждался этим молчанием и отсутствием людей. Сидеть в многолюдной таверне, слушать музыку, разговаривать с хозяином и смотреть на женщин было теперь слишком мучительно для него. Он не мог дождаться момента побега из жаркого, душного и пропахшего винными парами помещения.

Так было не всегда. Он помнил время, когда ему нравилось разговаривать с людьми, выпивать с ними и касаться их. Но годы, проведенные в королевской темнице, изменили его. Ларкин не мог бы сказать, что так повлияло на него: удары кнута, постоянная темнота, презрительные и в то же время опасливые взгляды гвардейцев или крики и стоны других пленников, и что-то в его душе разбилось вдребезги.

Хранителю больше не было места среди живой толпы суетливых людей. Слова казались ему пустыми, а жесты незначительными. Они больше не вызывали в мужчине никаких чувств. Вообще никаких. И эта пустота была хуже всей его боли, гнева и печали, ибо она означала для него окончательную потерю человечности. Наверное, поэтому посещение таверны стало для Ларкина таким невыносимым. Оно вернуло эту пустоту, которая разверзлась в его душе и стояла перед глазами. Бездна, у края которой он еще держался.

Только в схватке с грабителями, в ту первую ночь, когда принцесса его освободила, Ларкин почувствовал отголосок своего прежнего «Я». Сначала он посчитал это бредом, еще одной иллюзией своего блуждающего разума, но ощущение не пропало, напротив, он становилось сильнее. Постепенно Ларкин понял, что источником этого возрождения был не бой, как он поначалу думал. Нет. Причиной была принцесса. Правда, она насмехалась над его религией и не понимала своей божественности, но мужчина был уверен в том, что никогда он не чувствовал себя безопаснее, чем рядом с ней. Она услышала его молитвы, освободила узника и вернула ему то, что, по его мнению, было давно потеряно. Каждый раз, когда богиня обращала к нему свою речь, прикасаясь к нему или даже просто глядя на него, мужчина что-то чувствовал. Искру, которая пыталась снова разжечь в нем огонь; только душа стражника напоминала теперь обгоревшую, влажную кучу дров. Вряд ли когда-нибудь снова в нем вспыхнет пламя, но Ларкин хотел в это поверить. И если кому-то и удастся его зажечь, так это принцессе. В таверне мужчина был близок к тому, чтобы рассказать ей все. Но воспоминания о семье были давным-давно похоронены им в глубине уголков памяти, и Хранитель еще не был готов вернуть их на свет. Принцесса поняла это и не стала продолжать терзать его душу, за что стражник был ей бесконечно благодарен.