Проклятый Дар

— Понятия не имею. Может, он слишком далеко зашел в своей жестокости, и ее разум на какое-то мгновение прояснился. — Он поднял рукой ветку, мешавшую проехать, и пригнулся. — Должно быть, его Дар не всесилен.

Или, возможно, у него нет Дара. Может быть, это всего лишь нелепое предположение, за которое они ухватились в отчаянной попытке объяснить необъяснимые вещи.

Но ведь правители Монси умерли, и ни у кого и мысли не возникло о чем-то дурном. А теперь король похитил принца Тилиффа, и никто даже не подумал его заподозрить.

Одноглазый король.

У него должен быть Дар. А если нет, тогда это что-то противоестественное.

Тропа становилась все более узкой и заросшей, и теперь они чаще вели лошадей под уздцы, чем ехали верхом. В какой-то момент листья на всех деревьях, словно сговорившись, поменяли цвет на рыжий, желтый, красный, багровый и коричневый. Через один или два дня на пути возникнет тот самый постоялый двор, на котором придется оставить лошадей, и дальше их ждет подъем по крутой горной тропе, с вещами на спинах. По предупредил, что в горах лежит снег, и путешественники встречаются очень редко. Двигаться придется осторожно, опасаясь бурь.

— Ты ничуть не боишься, да, Катса?

— Не особенно.

— Это потому, что тебе никогда не бывает холодно, к тому же ты можешь поймать медведя голыми руками и в любую метель разжечь костер даже из сосулек.

Она не рассмеялась, чтобы не поощрить его, но улыбку сдержать не сумела. Они разбили лагерь на вечер, и теперь Катса ловила рыбу. А когда она ловила рыбу, По всегда начинал ее дразнить, потому что она не закидывала леску, как сделал бы он, а снимала сапоги, подворачивала штанины и заходила в воду. Схватив рыбину, подплывшую достаточно близко, она бросала ее сидящему на берегу По, который, посмеиваясь, очищал и потрошил ее и составлял Катсе компанию.

— На свете не так уж много людей, у которых реакция быстрее, чем у рыбы, — заметил он.

Катса нацелилась на серебристо-розовый отблеск, промелькнувший у лодыжек, и через мгновение бросила По еще одну рыбину.

— Па свете не так уж много людей, которые знают, что у лошади камень застрял в копыте, даже если нет никаких признаков. Может быть, для меня добыть себе ужин так же легко, как убить человека, но, по крайней мере, я не умею разговаривать с лошадьми.

— Я тоже не умею. Просто в последнее время я начал чувствовать, если они хотят остановиться. А уж остановившись, причину найти несложно.

— Ну, все равно, мне кажется, не тебе удивляться моему Дару.

Усмехнувшись, По оперся на локти.

— Я не удивляюсь твоему Дару. Мне просто кажется, что ты неправильно его понимаешь.

Катса протянула руку к темной вспышке в воде и бросила на берег еще одну рыбину.

— И как же его нужно понимать?

— Вот этого я не знаю. Но Дар убивать не объясняет все твои умения. То, что ты никогда не устаешь, не чувствуешь холода и голода.

— Я устаю.

— И не только это. Ты можешь разжечь огонь даже в ливень.

— У меня просто больше терпения, чем у других.

— Конечно, — фыркнул По. — Терпение — вообще одно из твоих основных качеств.

Он увернулся от рыбины, которая летела прямо ему в голову, и снова уселся, смеясь.

— Твои глаза так ярко горят, когда ты стоишь в воде, а в лицо тебе светит заходящее солнце, — сказал он. — Ты прекрасна.

«Прекрати».

— А ты смешон.

— Вылезай, тигрица. Рыбы уже достаточно.

Она побрела к берегу. Подойдя к кромке воды, По поднял Катсу и поставил на мох. Они собрали рыбу и вместе пошли к костру.

— Я устаю, — сказала Катса. — И чувствую холод и голод.

— Ладно, если ты настаиваешь. Но попробуй сравнить себя с другими людьми.

Сравнить себя с другими людьми.

Усевшись, Катса принялась вытирать ноги.

— Будем сегодня тренироваться? — спросил По.

Она рассеянно кивнула.

Напевая себе под нос, он нанизал рыбу на вертел, вымыл руки и только тогда бросил поверх костра на Катсу мерцающий взгляд. Она все сидела, задумавшись… размышляя о том, что получится, если сравнить ее с другими людьми.

Ей и вправду иногда бывало холодно. Но она не страдала от холода, как другие. И голод тоже иногда чувствовала, но могла долго не есть и не слабела от этого. Честно признаться, она вообще не могла припомнить, чтобы почему-нибудь чувствовала слабость. И не помнила, чтобы когда-нибудь болела. Хорошенько подумав, Катса уверилась окончательно — у нее никогда в жизни даже простуды не было.

Взгляд ее не отрывался от пламени костра. Все это немного странно, нельзя не согласиться. И это еще не все.

Она сражалась, ездила верхом, бегала и даже падала, но на коже почти никогда не было синяков и царапин. Она никогда ничего себе не ломала. И не мучилась от боли, как другие люди. Даже когда По бил очень сильно, справиться с болью было несложно. Если говорить честно, приходилось признаться: Катса никогда особенно не понимала, что имеют в виду люди, когда жалуются на боль.

Она не уставала, как другие. Ей не нужно было много спать. Чаще всего она заставляла себя спать только потому, что так было нужно.

— По?

Он поднял глаза от костра.

— Ты можешь приказать себе уснуть?

— В каком смысле?