Проклятые

Смутные фигуры, неподвижно стоящие и бродящие среди могильных обелисков. Людские тени на фоне стены крематория. Примерно дюжина человек, смотрящих в небо, себе под ноги, на нас с Эш так, как смотрит человек только-только очнувшийся от продолжительного сна и пытающийся сориентироваться в пространстве.

Прошло всего несколько секунд, и их стало больше.

Два десятка. Три. Среди фигур, облаченных в погребальные одежды – темные костюмы и белые блузы, – были заметны несколько человек в зеленых униформах. Одни копали землю лопатами, некоторые устанавливали надгробия, другие только-только начинали намечать заступами контуры, где собирались копать. Могильщики. Однако они работали там, где уже стояли надгробия. Они не копали могилы для умерших, но сооружали выход для тех, кто давно умер.

Там была похоронена наша мать. И наш отец.

И моя сестра.

Я перевел взгляд на дорогу. Заставил себя смотреть вперед.

Не смотри… не смотри… не смотри…

По мере того как мы с Эш углублялись в город, за исключением отсутствия автомобилей, все остальное выглядело так же, как тогда, когда нам было по шестнадцать лет и мы проезжали мимо заброшенных заводов и школ с неким благоговейным трепетом. Однако в этот раз я испытывал нечто иное, не тот легкомысленный сладкий ужас, с которым ребенок смотрит в темные окна, ожидая кого-то там увидеть. Теперь все казалось намного реальнее, чем тогда. Это не было просто ездой на велосипедах. Это было принятие решения. Чем ближе мы подъезжали к черным башням центра «Ренессанс», тем холоднее и гуще становился воздух, тем отчетливее проявлялся у меня на языке его медный привкус.

И тут я действительно увидел лица в пустых окнах.

Они смотрели на нас с сестрой с плохо скрываемым раздражением, как глядят собственники земли на тех, кто вторгается в их владения. Одна женщина, выглядывавшая из окна номера на втором этаже мотеля «Лафайет», захихикала, увидев меня. Я не услышал ее смех, только увидел, хотя стекла в окне не было. Когда женщина помахала рукой, я заметил, что ее кожа исполосована царапинами с засохшей кровью.

Высотные здания неясно вырисовывались на дальней оконечности Фишер-фриуэй. Большинство из них стояли абсолютно темными, хотя над центром «Ренессанс» горели сигнальные навигационные огни и светилась звезда на вершине театра «Фокс» – единственные приветствия тем, кто въезжал туда. Мы были уже достаточно близко, чтобы различать острые зубы огромных бетонных тигров, установленных возле стен стадиона «Комерика Парк».

Впервые, кажется, за несколько часов я крикнул сестре:

– Куда ты меня тащишь?

Эш остановилась. Опустила ногу на дорогу и подождала, пока я поравняюсь с нею.

– Я хочу тебе кое-что показать.

Еще до того, как она это сказала, я почувствовал, что знаю, где мы находимся. Это место – этот Детройт – было местом перехода. От Ройял-Оук к Реке. И из моего После в Посмертный Мир Эшли.

Вудворд-авеню, по которой мы промчались, была мостом, который вел как в благодатный край упокоения, так и в места мучений, в зависимости от того, каким путем ты идешь и по какой причине здесь оказался. Я умер. И это была смерть, воплотившаяся в виде моего родного города. Но имелись разные дороги, по которым мы могли сюда попасть.

Когда я умер в возрасте шестнадцати лет и ехал с отцом по Вудворд-авеню, это было местом счастья и наслаждения, исполненным света и любви. Самый лучший день из тех, что были в моей жизни на тот момент. Но хотя и теперь это было то же самое место, та же улица, сейчас все выглядело иначе. И я знал, где все закончится, если Эш собирается продолжать свой путь.

– Где я?

Что-то промелькнуло на ее лице. Легчайший намек, ясно дававший понять, что она решает, как ответить – солгать: «Ты в Детройте», или «Это всего лишь сон», или сказать жестокую правду: «Ты умер, Дэнни. Это смерть».

Но она ответила иначе:

– Ты со мной.

Эш вывернулась, и слова, сказанные ею, отозвались в моем сознании мрачным набатом. Это могло быть выражением душевности, заверением, что я нахожусь тут с кем-то, кого знаю и люблю. Но ее ответ прозвучал как утверждение о том, что я в неволе и не смогу отсюда вырваться.

Ты со мной…

Я опять подумал об Уилле и Эдди. О доме. Те, кого я любил, находились в невозможном отдалении. С трудом вспоминались их лица, ускользали жесты, привычные черты. Так живые с трудом вспоминают умерших, даже если были к ним очень привязаны.

Но, вспомнив ее имя, я увидел Уиллу. Я вспоминал, восстанавливал ее лицо, ее тело, словно головоломку, решение которой заставлял себя вспомнить. При воспоминании о ее прикосновениях вспыхнуло острое желание испытать их вновь, я даже постарался удержать боль от осознания того, что это невозможно. Но уже через мгновение все начало рассеиваться, и ее образ растаял.