Проклятые

– Я Труди. Миссис Альберт Маренетти? – Ее интонация в конце становится вопросительной.

Демон стучит соколиным когтем по монитору и ругается себе под нос.

А я, я очень волнуюсь по поводу своего обожаемого Горана, объекта моих самых романтических грез, но я НЕ СОВСЕМ игнорирую чужие эмоциональные нужды. Особенно нужды тех, кто недавно скончался от длительной болезни. Я обнимаю эту сгорбленную, съежившуюся старушку и взвизгиваю:

– Миссис Труди! Из Коламбуса, штат Огайо! Конечно, я вас помню! – Я легонько целую ее в напудренную сморщенную щечку. – Как там ваш рак поджелудочной? – Вспомнив, кто мы и где находимся, я добавляю: – Кажется, не очень.

В небесно-голубых глазах мелькает озорной огонек.

– Ты так мило, так по-доброму со мной обошлась! – Старушечьи пальцы щиплют меня за щеки, ладони стискивают лицо с обеих сторон. – И вот, перед тем как в последний раз поехать в хоспис, я сожгла церковь.

Мы обе смеемся. Хохочем! Я знакомлю миссис Труди с Бабетт. Демон Акибель ударяет по кнопке ввода – снова, и снова, и снова.

Пока мы ждем, я хвалю миссис Труди за выбор обуви: черные шлепанцы на низкой подошве.

Вообще-то на ней твидовый костюм стального цвета и весьма симпатичная тирольская шляпка из серого фетра, с красным пером, залихватски заткнутым за ленту на тулье. Такой ансамбль будет выглядеть свежо даже через тысячелетия адских мук.

Бабетт помахивает ореховым батончиком, чтобы поторопить демона.

– Эй, живее ты! Нам что, стоять тут целую вечность?

Люди в очереди издают слабые смешки.

– Вот это Мэдисон. – Бабетт обращается ко всем присутствующим и обнимает меня за плечи: – За последние три недели наша Мэдди увеличила проклинаемость на целых семь процентов!

В толпе шепчутся.

В следующий миг к нашей группке подходит пожилой мужчина. Он сжимает в руках шляпу, на нем полосатый шелковый галстук-бабочка. Старик спрашивает:

– А вы, случайно, не Мэдисон Спенсер?

– Она самая! – вставляет миссис Труди. Она стискивает мою руку своей сморщенной ладонью и костлявыми пальцами.

Глядя на старика с глазами, затуманенными катарактой, на его съежившиеся, дрожащие плечи, я говорю:

– Стойте, сама догадаюсь… Вы мистер Халмотт из Бойсе, штат Айдахо?

– Во плоти! – хихикает старик. – Хотя нет, сейчас вряд ли.

Он так рад, что даже зарумянился.

Застойная сердечная недостаточность, вспоминаю я. Жму ему руку и добавляю:

– Добро пожаловать в ад.

На дальней стороне, где стол демона, со скрипом оживает матричный принтер. Колесики разматывают пыльный рулон перфорированной бумаги, пожелтевшей и хрупкой. Принтерный картридж громко двигается по странице, строчка за строчкой.

Бабетт обнимает меня за шею, манжет ее блузки задирается и открывает темно-красные линии на внутренней стороне запястья.

От рукава до основания ладони зияют огромные шрамы, воспаленные, будто свежие.

Да, я знаю, что самоубийство – смертный грех, но Бабетт всегда утверждала, что ее прокляли за белые туфли осенью.

Старые мистер Халмотт и миссис Труди мне улыбаются, а я таращусь то на шрамы Бабетт, то на ее смущенную улыбку.

Снимая руку с моего плеча, прикрывая тайну рукавом, Бабетт говорит:

– Ну вот такая «Прерванная жизнь»[19]…

Демон вырывает страницу из принтера и припечатывает к столу.

XXI

Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. В последний раз я видела своего любимого Горана в вечер «Оскара». Если, как утверждали древние греки, в аду действительно надо раскаиваться и вспоминать, я начинаю делать и то и другое.

Мы с Гораном валялись на ковре перед широкоэкранным телевизором среди остывших остатков принесенной в номер еды. Я сделала косяк из лучшей гибридной травки родителей, затянулась и передала объекту своего детского обожания. На секунду наши пальцы соприкоснулись, совсем как в какой-нибудь книжке Джуди Блум. Мы едва тронули друг друга, будто Бог и Адам на потолке Сикстинской капеллы, но между нами затрещала искра жизни – или просто статическое электричество.

Горан взял косяк и тоже затянулся. Пепел он сбрасывал на блюдо с недоеденным чизбургером и картошкой фри. Мы оба сидели молча, задерживая в легких дым. Будучи романтическими анархистами, мы решили проигнорировать, что номер был для некурящих. По телевизору кому-то за что-то давали «Оскара». Кто-то кого-то благодарил. Рекламщики впихивали кому-то тушь для ресниц.

На выдохе я закашлялась. Я все кашляла и кашляла, никак не могла остановить приступ, пока не взяла стакан апельсинового сока с подноса, где стояла тарелка остывших куриных крылышек. В номере пахло, как на каждой прощальной вечеринке, которые родители устраивали в последний день съемок. Воняло марихуаной, картофелем фри и жженой бумагой для самокруток. Марихуаной и застывшим шоколадным фондю.