Проклятое дитя

Ах, как в эту минуту Этьен хотел бы обладать таким же исполинским ростом, как его отец, как жаждал он показаться силачом, а не заморышем! Множество тщеславных желаний, свойственных влюбленному мужчине, как шипы, вонзились ему в сердце, и он замкнулся в мрачном молчании, впервые почувствовав, как велики его недостатки. Девушка поздоровалась с ним, Этьен от смущения ответил лишь неловким поклоном, прогуливаясь по берегу моря, не отходил от Бовулуара и сначала разговаривал только с ним; однако Габриелла держала себя так робко и почтительно, что он осмелел и даже решился заговорить с нею. Недавний эпизод с пением Габриеллы был делом случая, — Бовулуар ничего не стал бы подстраивать, он полагал, что между юношей и девушкой, которые выросли в одиночестве и сохранили чистоту сердца, любовь возникнет без всяких хитростей. А попытка Габриеллы вторить пению Этьена дала им тему для разговора. Во время прогулки Этьен почувствовал какую-то необыкновенную легкость собственного тела, — ощущение, которое испытывают все люди в миг зарождения первой любви, когда у влюбленного источник его жизни вдруг переносится в другое существо. Он предложил Габриелле учить ее пению. Бедный мальчик был счастлив, что эта девушка увидит в нем какое-то преимущество перед другими людьми; он вздрогнул от радости, когда она согласилась брать у него уроки. В эту минуту лунный свет падал прямо на Габриеллу, и тут Этьен увидел, что у нее есть смутное сходство с покойной его матерью. Дочь Бовулуара была такая же тоненькая и изящная, как Жанна де Сен-Савен; так же, как у герцогини, болезненность и грусть наделяли ее какой-то таинственной прелестью. Ее отличало врожденное благородство, свойственное высоким душам, в которых все прекрасно, потому что все в них естественно. Но ведь в жилах Габриеллы текла и кровь Прекрасной Римлянки, хотя бы и во втором поколении, — у этой целомудренной девочки было сердце пылкой куртизанки; вот почему взгляд ее, казалось, горел восторгом страсти, меж тем как чело окружал ореол небесной чистоты; от нее как будто исходило сияние, но движения полны были томной неги. Бовулуар затрепетал, усмотрев в ее наружности явление, которое ныне называли бы фосфоресценцией мысли, — лекарь смотрел на него со страхом, как на предвестника смерти. Этьен заметил, как мило девушка вытягивает шейку и озирается вокруг, словно робкая пташка. Габриелла пряталась за отца, но явно желала хорошенько рассмотреть Этьена, в глазах ее сквозило любопытство и удовольствие, взгляд был и благосклонный и смелый. Этьен не казался ей чахлым, а только хрупким, она находила в нем столько общего с нею самой, что нисколько не боялась этого сюзерена; ей все нравилось в нем: его бледность, его красивые руки, страдальческая улыбка, кудрявые волосы, рассыпавшиеся локонами по широкому кружевному воротнику, благородный лоб, прорезанный ранними морщинками, противоположные друг другу черты роскоши и убожества, могущества и слабости. И разве он не вызывал в ней материнского чувства, желания взять его под свое покровительство, зачатки которого всегда несет в себе любовь? И у Габриеллы и у Этьена с необычайной силой вдруг забурлили новые мысли, новые чувства, у обоих ширилась душа; и тот и другой были как будто поражены изумлением, и оба молчали, — чем глубже чувства, тем меньше изливаются они в красноречивых словах. Долгая любовь всегда начинается с мечтательной задумчивости. Быть может, и следовало, чтобы первая встреча этой девушки и этого юноши совершилась при мягком лунном свете, иначе их ослепил бы внезапно вспыхнувший огонь любви, так и следовало им повстречаться на берегу моря, ставшего для них символом беспредельности их чувства. Расстались они, переполненные мыслями об этой встрече, и каждый боялся, что не понравился спутнику.