– Однажды уже попытались, – сказала Изелль, – и ничего не получилось. Я не собираюсь никого из вас топить. И вешать не стану. И вообще ничего не стану делать из того, что вы там можете себе придумать.
– Кроме того, – проговорил Кэсерил, – Богиня сказала, что трижды пожертвовать своей жизнью должен кто-то из подданных Шалиона, а не тот, кто принадлежит к этому роду.
Так, по крайней мере, сказала Иста. Но правильно ли она передала словами волю Богини? А не могла ли она, формулируя эту волю, допустить фатальную ошибку? Правда, это не так важно, поскольку ее слова исключают Бергона из возможных героев.
– Я не думаю, что проклятие можно разрушить изнутри, – продолжил он. – Тогда бы это мог сделать Иас. Он, конечно же, сам полез бы в бочку вместо ди Лютеза. И, да простят меня Боги, но вы, Бергон, не являетесь подданным Шалиона. Вы ему принадлежите.
– И все-таки что-то здесь не так, – сказала Изелль, прищурившись. – Какой-то обман. Что вам говорил Умегат, когда вы спросили у него, что вам делать? Что-то о ежедневных обязанностях?
– Сказал, что я должен исполнять свои ежедневные обязанности по мере того, как они появляются.
– Понятно. Будем исходить из того, что Боги нас не оставили.
Изелль постукивала кончиками пальцев по поверхности стола. Через мгновение она продолжила:
– Мне вот что пришло в голову. Моя мать дважды рисковала своей жизнью во имя Шалиона, когда рожала нас с братом. Третьего раза ей было не дано. Но разве это не была ее обязанность? Как и моя?
Кэсерил подумал, к каким катастрофам может привести проклятие, наложившись на опасности беременности и деторождения – так же, как оно наложилось на тяготы войн, которые вели Иас и Орико, и содрогнулся. Бесплодие, которым страдает Сара, – это меньшее из возможных несчастий.
И он сказал:
– Лучше уж суньте меня в бочку с водой, принцесса! Во имя пяти Богов!
– Кроме того, Богиня сказала, что это должен быть кто-то из подданных. А ведь подданный, по-шалионски, – мужчина, верно, Кэс?
– Это те слова, которые я услышал из уст королевы Исты.
– Священники говорят: когда Боги внушают людям их святые обязанности, они имеют в виду и женщин, – проговорила Изелль. – Так что мы здесь равны. Я же жила под властью проклятия шестнадцать лет. И каким-то образом выжила.
Изелль и Бергон взялись за руки. Свободной ладонью Изелль отерла глаза, тронула переносицу и глубоко вздохнула.
– Есть проклятие, нет проклятия – не имеет значения! – сказала она. – Пока мы обязаны написать Орико и выказать ему свое почтение и преданность, чтобы у ди Джиронала не было повода обвинить нас в бунте и неповиновении. Если бы Орико был здесь, мне без труда удалось бы убедить его, насколько наш брак выгоден для Шалиона.
– Убедить Орико нетрудно, – кивнул Кэсерил. – Гораздо труднее заставить его не отказываться от того, в чем он был убежден пять минут назад.
– Это верно, – сказала Изелль. – И я ни на минуту не забываю, что Орико сейчас находится в Кардегоссе, в компании ди Джиронала. Более всего я боюсь того, что канцлер попытается убедить короля вновь изменить свое завещание.
– Попросите о поддержке привинкаров Шалиона, принцесса, и они помогут вам опротестовать любые изменения условий завещания.
Изелль нахмурилась.
– Нам следовало бы отправиться в Кардегосс. Я должна быть рядом с Орико, даже если он и при смерти. Когда произойдут известные события, мне нужно быть в столице.
Кэсерил задумался и через минуту произнес:
– Это трудно и опасно. Вам нельзя оказаться в руках ди Джиронала.
– Я и не собираюсь отправляться одна, – сказала Изелль, и улыбка ее сверкнула, как отблеск лунного света на лезвии кинжала. – Но мы должны соблюсти все законные условия, и в этом будет наше тактическое преимущество. Будет неплохо, если мы напомним лордам Шалиона, что все полномочия канцлера дарованы ему исключительно волей короля.
Бергон обеспокоенно заерзал и сказал:
– Ты знаешь этого человека лучше, чем я. Ты думаешь, услышав о нашем браке, он ничего не предпримет?
– Чем дольше он будет сидеть на одном месте, тем лучше. Наши силы прибывают с каждым днем.
– А вы слышали что-нибудь о его реакции? – спросил Кэсерил.
– Пока нет, – ответил Бергон.
Время – палка о двух концах, увы!
– Как только что-нибудь будет известно, дайте мне знать, – сказал Кэсерил, глубоко вздохнув. Разгладив чистый лист пергамента, он взял перо и спросил: – Ну, что вы хотите написать?