Проклятье вендиго

— Мы не сможем. Но мы можем заручиться помощью человека, который знает эти кварталы лучше, чем кто-либо на всем этом острове. Я взял на себя смелость пригласить его присоединиться к нашей экспедиции…

Его прервал звонок у входной двери. Фон Хельрунг взглянул на свои карманные часы.

— А, легок на помине! Уилл, будь добр, проводи мистера Якоба Рийса на наше заседание.

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ «Его единственная надежда»

Якоб Рийс оказался коротышкой на подходе к среднему возрасту и просто-таки геометрическим этюдом. Все в нем, от маленьких ступней до большой головы, было прямоугольным; нарушали композицию только круглые очки, сквозь которые он теперь уставился на меня.

— Мне нужен доктор Абрам фон Хельрунг, — пророкотал он с сильным скандинавским акцентом.

— Да, сэр, мистер Рийс. Он ждет вас. Пожалуйста, сюда, сэр.

— А, Рийс! Отлично, отлично, вот вы и пришли. Благодарю вас! — Фон Хельрунг с чувством пожал гостю руку и быстро представил датчанина остальным охотникам. Конечно, они знали Рийса, хотя и только по его репутации. В течение десяти лет Рийс неустанно требовал социальных реформ, его призывы слышали, но практически игнорировали до 1890 года, когда он издал книгу «Как живет другая половина» — убийственное обличение, в словах и фотографиях, ужасной жизни в трущобах. Книга разоблачила всем известный грязный секрет нью-йоркских трущоб посреди Золотого века и потрясла самодовольное нутро всего города. Как и те, чью искалеченную жизнь он обессмертил своей работой, Рийс был иммигрантом, журналистом по профессии и держал корпункт «Нью-Йорк Трибьюн» на улице Мюлберри, прямо напротив полицейского управления, где я только что вкусил — и до сих пор не оправился — специфического гостеприимства старшего инспектора Бернса.

Внимание Рийса тут же привлекли вырезки на стене.

— Блэквуд! — пробормотал он, читая подпись. — Элджернон Генри Блэквуд. А теперь мои редакторы говорят, чтобы я об этом писал. Знаете, что я им скажу? «Просите Блэквуда! Блэквуд все знает!» Вот что я им скажу.

Фон Хельрунг спокойно улыбнулся, дружески положил руку на плечо гостя и обернулся к остальным:

— Я полностью посвятил мистера Рийса в нашу маленькую проблему. Он знает все, что знаете вы, и ему можно полностью доверять.

Рийс хрюкнул.

— Ну, я не очень-то верю в эту вашу монстрологию. Похоже на то, что взрослые мужчины нашли себе предлог, чтобы вести себя, как мальчишки, которые охотятся в лесу за лягушками. Но это последнее дело меня очень взволновало. — Он кивнул на карту. — Предположение фон Хельрунга имеет смысл независимо от того, что за всем этим стоит — человек или чудовище. Я сделаю все, что смогу, но не совсем понимаю, что это будет. Что мне надо сделать?

— Нам нужен человек, который знает эту территорию, — объяснил фон Хельрунг. — Знает лучше, чем кто-либо, даже лучше, чем то, за чем мы охотимся. Вы знаете эти места. Вы годами ходили там по всем закоулкам; мы — нет. Вы бывали в их домах, церквях и синагогах, барах, дешевых пивных и опиумных притонах. Они не станут разговаривать с нами — или с полицией, — а с вами станут. Они вам доверяют. И именно это доверие спасет их от чудовища.

Рийс какое-то время молча смотрел на него. Потом посмотрел на других монстрологов, которые серьезно закивали. Мне было показалось, что он готов расхохотаться. Но нет. Он снова повернулся к фон Хельрунгу и сказал:

— Когда мы начинаем?

— Нам надо подождать до завтра. Хотя у меня сердце разрывается за тех, кто наверняка погибнет этой ночью, было бы глупо начинать охоту прямо сейчас. Мы должны напасть при свете дня, потому что ночь принадлежит чудовищу.

Я вернулся наверх, когда охотники — или заговорщики, смотря по тому, как судить, — разошлись до утра. Я тихо крался мимо комнаты доктора, чтобы не разбудить его и чтобы мне не пришлось отвечать на его вопросы — я бы не хотел этого делать без крайней необходимости. Час был поздний, и я так устал, как не уставал никогда — даже во время нескончаемого похода через пустыню. Однако моя мольба о мирной ночи наедине только с пуховой подушкой и перьевым матрацем была отклонена. Он позвал меня в тот момент, когда я проходил мимо его двери.

— Вы меня звали, сэр? — спросил я, совершенно обдуманно заступив в комнату только одной ногой, а другую оставив в коридоре.

— Мне показалось, что я слышу голоса внизу.

Я наклонил голову, притворяясь, что прислушиваюсь.

— Я ничего не слышу, сэр.

— Не сейчас, Уилл Генри. Раньше. Почему ты так со мной обращаешься? Я ведь не совсем слабоумный, знаешь ли.

— Нет, сэр. Я не сообразил. Извините.

— Ах, оставь. Заходи сюда и закрой дверь… Теперь расскажи, чем занимался фон Хельрунг, пока я оказался, как в ловушке, в этой комнате, стены которой, между прочим, все сжимаются и сжимаются.

Я все ему рассказал. Он слушал, ничего не комментируя и не задавая вопросов, пока я не изложил заключительных слов фон Хельрунга: