Проклятье вендиго

— Почему ты повторяешь все, что я говорю? Чтобы дать ему имя, мы должны знать, мальчик это или девочка. Ты ведь знаешь, как определить пол у хорхоя, да?

— Конечно, знаю. — Я небрежно махнул рукой — опять же, как это сплошь и рядом делал доктор, — и фыркнул. — Раз плюнуть.

— Отлично! — крикнула она — Я решила Милдред, если девочка, и Говард, если мальчик. Подними его, Уилл, и давай посмотрим.

Теперь спасения не было. Какой предлог можно было бы придумать? Я мог бы сослаться на жестокую аллергию, но Лилли меня тут же раскусила бы. Я мог бы притвориться, что умею определять пол хорхоя по форме рта, и, соответственно, сказать, что нет нужды к нему прикасаться, но и это не сработало бы и только подтвердило бы ее изначальное подозрение, что я не могу отличить хорхоя от дырки в земле.

Итак, стиснутый железными тисками своего обмана и буффонады, я осторожно запустил руку под червя, стараясь держать пальцы подальше от его сокращающегося рта. Он оказался тяжелее, чем я думал, и толще, обхватом примерно в мою кисть, так что его трудно было держать одной рукой. Задача осложнялась тем сразу ставшим очевидным фактом, что хорхою не нравилось, когда его держали. Он корчился в моей трясущейся руке, крутя тем своим концом, на котором был рот. (Я не могу сказать «головой», потому что передняя и задняя часть были одной толщины, и, кроме рта, никаких отличий между ними не было. Его тело было красновато-коричневым и по виду и на ощупь напоминало мне коровьи кишки.

— Возьми двумя руками, Уилл, — прошептала она. Я был так поглощен удерживанием существа, что не заметил, как она отошла в сторону от меня и моего подопечного.

Ее предложение показалось мне разумным. Существо было больше шести дюймов длиной. Я держал его ближе к хвосту, и маленький сморщенный рот свободно болтался в воздухе. Я осторожно поднес левую руку, чтобы взяться за него. Как эта тварь без глаз и ноздрей почувствовала приближение руки, я не знаю, но она почувствовала.

Он бросился в мгновение ока — не как червь, а скорее, как гремучая змея. (Только позднее я узнал, что он действительно входит в семейство рептилий.) Он свернулся кольцом и потом резко, как бич, бросился прямо мне в лицо, вдвое расширив крохотный рот и открыв ряды мелких зубов, убегавших в черный тоннель пищевода. Я инстинктивно откинул голову, что спасло лицо, но подставило ему шею. Последнее, что я увидел перед тем, как он вцепился в меня, это зубы в раззявленной яме его рта.

Сначала я не почувствовал укуса. Вместо этого я ощутил страшное давление, когда он, используя свои эластичные губы, впился в меня как пиявка. Потом его тело хлопнуло меня по груди, потому что он высвободился из моей руки. Он свернулся почти полным кольцом вокруг моей шеи и тут же начал давить, перекрывая мне дыхание, и одновременно я почувствовал острое жжение под его присосавшимся ртом. Хорхой, как я позднее узнал, не ест плоть своих жертв и, в строгом смысле, не пьет их кровь. Он, как паук, использует ядовитую слюну, чтобы разжижать плоть своей жертвы, а зубы — это лишь рудиментарные следы его эволюции. Удушение используется как сеть паукообразных — для обездвиживания. Ясно, что, будучи без сознания, защищаться довольно трудно.

Охваченный паникой, я вцепился в чудовище. Лилли в ужасе закричала. Ее забавная затея вышла из-под контроля, и развязка ее парализовала. Я натолкнулся на стол, потерял равновесие… упал. В поле зрения расцветали темные цветы.

Она закричала, этот крик донесся до меня словно издалека, и через завесу пышно разрастающегося сада черных цветов я видел, как она схватила фонарь и выбежала, оставив меня наедине с темнотой и с безумными обитателями «НЕКЛАССИФИЦИРОВАННЫХ 101» Нижнего Монструмариума.

ЧАСТЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ «Кого я предал?»

Я пребывал, в этой тьме довольно долго.

А когда тьма ушла, со мной был монстролог.

— Ты очнулся? — спросил он.

Я попытался заговорить. Мое усилие было вознаграждено острой болью от горла до легких, которые словно придавили огромным камнем. Сначала мое сознание было девственно пусто, но потом я вспомнил, где нахожусь, и обрадовался: подушка под головой была очень мягкой — гораздо мягче, чем моя подушка на Харрингтон Лейн. Кровать в гостинице была гораздо больше, чем у меня на чердаке — я был рад и этому. Была даже теплая волна — не уверен, как назвать, но за неимением лучшего слова — удовольствия, когда обрисовалось худое лицо доктора.

— Здравствуйте, сэр, — прохрипел я.

— Скажи мне, Уилл Генри, как ты думаешь: у тебя маленькие неприятности или очень большие неприятности?

— Очень большие, сэр.

— И тебе повезло, что твоя удачливость по размеру сопоставима с неприятностями. Строго говоря, ты должен был бы умереть.

— Со мной это не в первый раз, сэр.

Он дотронулся до толстой повязки у меня на шее. Это легкое прикосновение, как и моя первая попытка заговорить, вызвало мучительную боль.

— На твоем месте я бы этого не трогал, — сказал он.

— Да, сэр, — сумел выдавить я.