Проклятье диавардов

Посреди поля мы встретились. Когда столкновение казалось неминуемым, я судорожно вцепился в то, что обычно называют вожжами. Конь, к моему удивлению, остановился и затанцевал на месте. Тогда я заметил, что Чимбай-хан скачет не так уж стремительно и все время оглядывается на свое войско. Подъехав ближе, он остановился, опустил копье и заговорил:

— Слушай, дорогой, погоди драться. Я тебе сейчас все… Аи! Сережа! Товарищ Шестерихин! Аи, шайтан!

— Рустам Махмудович! — закричал я, узнав своего соседа, начальника АХО нашего института. Никогда в жизни, даже в самом кошмарном сне, не мог бы я представить в таком виде этого солидного хозяйственника. Строгий костюм его был небрежно прикрыт чешуйчатыми латами, отливающими золотом, галстук выбился из-под кольчуги. Обут он был в ярко-красные курносые шлепанцы на босу ногу.

— Ай, молодец! — радовался он. — Я думал, совсем пропадать придется, думал, сума сошел, ишак старый! А ты как здесь очутился?

— Я с работы шел и… — договорить мне не удалось, здоровенный ком земли саданул меня в плечо и разлетелся на тысячу кусков. Это было предупреждение за пассивное ведение боя.

— Бежать надо, — сказал Рустам Махмудович, поворачивая коня в сторону леса.

— Не могу, — пролепетал я, — не умею я верхом…

Через минуту оба войска разразились истошными криками: Чимбай-хан в страхе бежал с поля боя, преследуемый чудо-богатырем. На самом деле я, вцепившись в гриву своего коня, бежавшего на привязи за лошадью Рустама Махмудовича, думал только о том, как добраться до леса и не вылететь из седла раньше времени. Вдруг войско кочевников пришло в движение и несколько конных отрядов поскакали нам наперерез. Я был в отчаяньи — Рустам Махмудович не мог прибавить ходу, опасаясь вытряхнуть меня, а лес был все еще безнадежно далеко. Скоро мы уже слышали приближающийся топот копыт и гортанные крики, звучащие весьма многообещающе. Вот уже краем глаза я увидел силуэт несущегося ко мне во весь опор кочевника, где-то рядом грустно пропела стрела и вдруг…

На вершине ближайшего холма появился всадник в папахе и бурке, за ним, блистая шашками, скакали лихие эскадроны Красной Армии со знаменами, тачанками и пулеметами.

Кочевники, видимо, тоже были поражены, они немедленно прекратили нас преследовать и повернули обратно. Всадник в бурке и его конница поскакали за ними вдогонку, а мы с Чимбай-ханом, потерявшим от последних впечатлений дар речи на всем скаку влетели в заросли кустарника на опушке леса Мой конь остановился так внезапно, что я не удержался в седле и, покинув, наконец, это мое временное пристанище, шлепнулся на землю.

Здесь, в кустах, мы смогли, наконец, перевести дух, осмотреться и рассказать друг другу о своих приключениях.

Как я и думал, Рустам Махмудович подался в ханы не по доброй воле. Всего час назад, возвращаясь домой из поликлиники, он и не помышлял о военной карьере, и решил заглянуть по пути в рощу ввиду наступления грибной поры. Однако собирать грибы ему не пришлось, так как, едва оказавшись в роще, будущий Чимбай-хан встретил ватагу ребятишек, которые сейчас же заявили ему, что он окружен и сопротивление бесполезно. Сообразив, что грибов ему сегодня не видать, Рустам Махмудович решил тихонько ретироваться, но неожиданно был схвачен чьими-то крепкими руками.

— Ты понимаешь, — говорил он, — выскакивают здоровенных четыре бандита… Головорезы, честное слово! Руки вяжут, ноги вяжут, глаза, понимаешь, тоже завязывают. Я давай милицию кричать, а они мне затычку в рот и понесли. Куда несут, не вижу, но долго несут. Потом слышу, народ разговаривает. Я стал брыкаться, но тут они меня на землю поставили и глаза развязали. Смотрю — кругом лес. Ох, какой лес, дремучий совсем! Под деревьями кругом вроде люди стоят, но там темно, не рассмотреть, а посередине на пеньке мальчишка сидит, совсем обыкновенный мальчишка, посмотрел на меня и спрашивает:

— Это еще кто такой?

Ребятишки, которые меня ловили, беспокоиться стали, переговариваются, говорят:

— Как это — кто? Шпион.

Но тот их и слушать не стал, махнул рукой.

— Ерунда, — говорит, — не было никакого шпиона, я шпионов уже давно отменил. Где вы его взяли?

— Возле Кощеева царства, — отвечают.

Тут мальчишка совсем злой стал.

— Да вы что? — кричит. — Да ведь это же, наверное, Булат-Валагур! Ему же давно каменеть пора… то есть, окаменевать! Там же Серега из-за вас, небось второй час с Кощеем бьется и Лелька в замке замерзла совсем! Немедленно несите его туда, откуда взяли, пусть идет за смертью Кощеевой!

Потом поворачивается ко мне:

— А ты, — говорит, — что же? Тебя только за смертью посылать! Ты что, не мог им сразу все объяснить?

Я, понимаешь, мычу, головой мотаю. Ну, спохватились они, вытащили из меня эту затычку, я и говорю:

— Не надо мне каменеть, сынок, мне домой идти надо. Или лучше обратно в поликлинику, потому что я, кажется, совсем больной.

Он удивился очень, долго смотрел на меня, а потом спрашивает:

— Так вы, дяденька, снаружи, что ли?

— Я не снаружи, — говорю, — я из поликлиники. А вообще-то я всего год, как из Симбая приехал.