Проклятая шахта. Разгневанная гора

Шахта, которую они пробили, была приблизительно круглая, диаметром около десяти футов, являясь как бы продолжением ямы, находящейся внизу, в полу штольни. Выступы, по которым предполагалось пустить вагонетку, находились на расстоянии примерно восьми футов один от другого. Поэтому обломки от взрыва могли беспрепятственно ухнуть в яму, места для этого было достаточно. Я взбирался наверх, пока не долез до самого конца. Для непрофессионалов они проделали вполне приличную работу. Им удалось сохранить форму, хотя кое-где поверхность была шероховатой. Я пощупал потолок у себя над головой. Он был влажным. По краям шахты струилась вода. Я не был уверен в том, что расчеты Менэка верны. Окружающая меня порода вызывала странное ощущение, словно она представляла собой часть морского дна. Она не была мягкой или рыхлой, но такое ощущение все-таки возникало. Это был гранит с прожилками базальта. Но поверхность была скользкая, словно покрытая слизью. Я спустился вниз, чтобы осмотреть яму. Туда вела лестница. Посмотрев вниз, я обратил внимание на то, что характер породы там был иным. На платформе лесов лежали кое-какие инструменты. Взяв молоток и зубило, я стал спускаться в яму. До поверхности воды было футов пятнадцать. Формация, которая привлекла мое внимание, находилась на противоположной стороне. Я опустил в воду ногу, обутую в сапог. Глубина была небольшая. Не больше фута. Я пошел по воде к противоположной стене. Не успел я взглянуть на эту тусклую породу, как меня охватило страшное волнение. Я принялся за работу, пустив в дело зубило и молоток. Все другие мысли мгновенно вылетели у меня из головы. Я знал, что никакого открытия не делаю. Менэк-старший увидел это до меня. Но Боже мой, какое это было богатство! Бери молоток, зубило – и вот, пожалуйста: почти что чистая руда.

После четверти часа работы я начал обливаться потом, а в висках стучала кровь – воздух там был нехорош. Но мне все было безразлично. Я держал в руке кусок коренного олова размером в мой кулак, отбитый моими собственными руками. Я обчистил его, потерев о рукав комбинезона, и любовался, направив на него луч своей шахтерской лампы. Золото или олово – какая разница? Руда была настолько богата, что человек, который станет ее работать, непременно разбогатеет. Если бы это было в Австралии, я мог бы застолбить участок где-нибудь неподалеку отсюда, рядом с участком Менэка. Я стоял там, погрузившись в мечтания и держа в руках этот кусок руды, пока меня не вывел из задумчивости голос:

– Нашел, значит, жилу, а?

Сверху мне бил в глаза яркий луч света. Я ничего не мог разобрать, кроме ослепительного диска шахтерской лампы.

– Теперь ты понимаешь, что эту штольню затапливать нельзя? – добавил голос, и я понял, что это старик. – Ну, что же ты решил? – спросил он.

Я не знал, что ему сказать.

Должно быть, он воспринял мое молчание как знак согласия, потому что продолжал:

– Ты получишь свои двести пятьдесят фунтов, а когда я начну разрабатывать жилу, то назначу тебя руководить работами. – Он стоял надо мной на краю шахты и смотрел вверх, на леса, – великолепная, внушительная фигура. Если бы к его каске приделать рога, он был бы похож на древних викингов, изображение которых я видел на старых гравюрах. – Мой сын дурак, – сказал старик. – Он не знает, в чем заключается богатство. Эта штука не сработает, а если и сработает, все равно рано или поздно он попадется. Чего же он тогда добьется, затопив Мермейд? Ведь в этом случае, прежде чем разрабатывать жилу, нам придется закрыть этот ход, соединяющий штольню с морем, и освободить се от воды до двухсотого горизонта и до залегающей там жилы. Люди слепы, когда они чего-то не понимают. Единственное, что он знает, – это машины. – Старик снова наклонился ко мне. – Пойдем, мой мальчик. Получай свои деньги и можешь уезжать отсюда.

Тут ко мне вернулась способность говорить.

– Нет, – сказал я. – Никуда я не поеду. Он смотрел вниз, на меня:

– Ты хочешь сказать, что остаешься и будешь взрывать проход к морю, как этого хочет мой сын? – Голос его дрожал.

– Я сам не знаю, – ответил я. – Но уйти отсюда я не могу.

– Почему? – В голосе его чувствовалось нервное напряжение.

Я побрел по воле к лестнице. Мне не хотелось оставаться в таком невыгодном положении: я внизу, а он – наверху, надо мной. Так невозможно было разговаривать. Я начал подниматься по лестнице. Моя лампа освещала его резиновые сапоги. А он стоял у самой верхушки лестницы.

– Почему? – снова спросил он, и его вопрос подхватило эхо, отскочив от скользких стен.

– Потому что мне слишком много нужно еще узнать, – ответил я, вылез из ямы и поднялся на ноги.

Так мы стояли друг против друга, светя друг другу в глаза.

– Ты имеешь в виду моего сына? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

Он схватил меня за руку. Для человека его возраста – ему было шестьдесят пять – он был необычайно силен, рука моя оказалась словно в тисках.

– Послушай, – сказал он, – я нашел то, что искал всю свою жизнь. Ни ты, ни кто другой, даже мой сын не сможете украсть это у меня. Прими мое предложение и уходи. Уходи, пока нс поздно.