Проклятая шахта. Разгневанная гора

По мере того как мы спускались по наклонному тоннелю, шум моря становился все более отчетливым. Промозглый, насыщенный солью воздух становился все холоднее. Повернув за следующий поворот, мы вдруг увидели пятно дневного света – холодного серого света, едва достаточного для того, чтобы разглядеть черные скользкие стены.

– Это одна из старых выработок, – сказал Менэк, когда мы остановились и смотрели вверх, на расселину во влажной скале. К скале была прикреплена полусгнившая зеленая лестница, которая змеей вилась сквозь сумрак к свету, который сочился сверху. Эта расселина поворачивала несколько раз в разные стороны, так что самый вход невозможно было разглядеть. – Через этот вход спускается в шахту мой отец. Клетью он тоже иногда пользуется, но редко. Лично я не рискнул бы довериться этим лестницам. Они здесь стоят еще с довоенных времен. Эта выработка – одна из самых старых на руднике. Она даже не значится на планах, ее обнаружили после… после этого ужасного случая.

– Вы хотите сказать, когда была убита миссис Менэк? Это та самая выработка?

Он быстро посмотрел на меня. Его лицо казалось очень бледным в этом сером свете.

– Да, – сказал он. – Вы об этом знаете? Я кивнул:

– Мне сказал Фраер.

– Фраер слишком много болтает. – Менэк посмотрел вверх. – Она была моей мачехой. Я ее видел всего один раз. Хорошенькая была женщина. Для того чтобы ее оттуда вытащить, пришлось снимать лестницы. На середине тело застряло. А потом отец исследовал выработку до конца и стал пользоваться этим ходом. Кто бы мог подумать, что человек станет его использовать в качестве прохода шахту, где погибла его жена, предпочитая ее подъемнику? Можно подумать, что он бросает ей вызов, хочет и сам погибнуть таким же образом. – Менэк отрывисто рассмеялся и отвернулся.

Шагая вслед за ним в сторону все усиливающегося шума моря, я сказал:

– Ваш отец очень интересуется шахтой, ведь правда?

– Интересуется! Просто с ума сходит. Ни о чем другом не думает. Спит и во сне видит эту Уил-Гарт. Он там работал еще мальчишкой. И тогда поклялся, что когда-нибудь она будет принадлежать ему. Сейчас он держит в руках все акции, кроме тех, которые принадлежат этой девушке, Кити. Это его страшно раздражает. – Менэк снова рассмеялся. Его смех эхом отозвался в шахте. – Эта женщина, которая погибла в шахте, была ее матерью. И вот за несколько месяцев до смерти Гарриэт Менэк написала новое завещание, оставив все свое имущество – в основном это и были ничего не стоящие акции Уил-Гарт – Кити. Так, по крайней мере, считают все. Мой отец никогда об этом не говорит.

– Вашей матери тоже, наверное, принадлежала какая-то часть акций, верно? – сказал я.

Он направил на меня луч своей лампы.

– Откуда вы это узнали? – спросил он.

– Ниоткуда, – ответил я. – Просто догадываюсь. Вполне можно предположить, что человек, твердо решивший стать владельцем шахты, будет стремиться войти в семью тогдашних владельцев.

– Да, – сказал он, – вы совершенно правы. Отец моей матери принадлежал к числу этих первых предпринимателей-авантюристов – шакалов, как их называли. У него был весьма основательный пакет акций.

Я нерешительно помолчал. У меня на языке вертелся вопрос, который я, однако, не решался ему задать. Он был слишком прямой. Потом я его слегка видоизменил:

– Вы, наверное, унаследовали после матери часть собственности на Уил-Гарт?

– Нет, – ответил он. – Она все оставила старику. – Снова этот резкий смех. – Трудно было себе представить, что она что-нибудь мне оставит. В четырнадцать лет я бросил школу, убежал из дома и отправился в Южную Африку. Работал механиком в гараже. Потом открыл свое дело: снабжал тракторами родезийских фермеров. Были еще кое-какие дела, связанные с техникой. Я их разочаровал. Оба они хотели, чтобы я занимался шахтой. Матери я, наверное, не писал целый гол, до того как она умерла. В Африке я пробыл шесть лет, а потом отправился в Америку, там поселился на западном побережье, торговал техническим оборудованием. Затем двинул в Мексику, баловался там нефтью. Когда началась война, я был в Персии, пытался облапошить арабов.

Шум моря был теперь слышен совершенно отчетливо. Однако я его почти не замечал. Я думал о том, что, если его мать умерла в двадцать четвертом году, она была еще жива, когда моя собственная мать сбежала с Менэком-старшим. Вопрос, который прежде я не мог выговорить, вышел наконец наружу.

– Как умерла ваша мать? – спросил я.

Он обернулся ко мне, луч его лампы ослепил мне глаза.

– Воспаление легких, – сказал он, а потом спросил, быстро и резко, как обычно: – Почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто поинтересовался, и больше ничего, – пробормотал я.