Проклятая шахта. Разгневанная гора

А у Риса и Ширера что-то не заладилось. Позже до меня дошел слух, будто они внезапно напоролись на патруль и были убиты при попытке перейти швейцарскую границу. Это все, что мне было известно, да я и не пытался ничего выяснить. Разве можно забыть то, что Рис сказал мне на прощанье: «Я написал Элис обо всем. Мое письмо может до нее не дойти, и она ничего не узнает. Но не дай Бог тебе попытаться снова увидеть ее. Понял?»

Его слова сразили меня наповал, и я не нашелся, что ответить. Его письмо, однако, дошло. И когда я вернулся в Фоггин, меня ждал ее ответ. Сам Максвелл вручил его мне.

О Боже! И после всего этого я сейчас летел, чтобы снова увидеть Риса. Впереди показалось озеро Маджоре. Оно было похоже на ровный кусок свинца, зажатый в коричневой складке холма. А за ним в золотом сиянии солнца простиралась Ломбардская низменность, похожая на карту. Я вытер пот и поднял упавшую на пол газету. Мои глаза скользнули по заголовку одной из статей:

«ИСААК РИНКШТЕЙН ДАЕТ ПОКАЗАНИЯ».

Один из абзацев был выделен жирным шрифтом, и там говорилось следующее:

«Ринкштейн признался, что продавал крупные партии бриллиантов и других драгоценных камней неким промышленникам. Первым среди них он назвал Яна Тучека, директора металлургического завода. Это квалифицируется как антигосударственная деятельность. Люди, скупающие драгоценности, которые легко можно сбыть, как правило, руководствуются гнусными целями. Судя по всему. Тучек продавал на Запад важную промышленную и военную информацию».

Я отложил газету и посмотрел в иллюминатор. Мы летели над Вероной, и дорога из Венеции в Милан была похожа на серую ленту, протянутую через всю Ломбардию. Я надеялся, что Тучек если и потерпел аварию, как опасался Мак, то за пределами Чехословакии. Тогда, по крайней мере, у него был бы шанс. Но, взглянув на зубцы Альп, я подумал, что если потерпеть аварию здесь, то выбраться отсюда будет очень трудно.

Думая о Тучеке, я немного отвлекся от своих проблем, пока снова не посмотрел в иллюминатор. Милан простирался до самого горизонта, солнечный свет пронизывал длинные столбы дыма, тянувшиеся из высоких заводских труб на окраинах города. На табло высветилась надпись «Пристегнуть ремни». Дверь кабины раздвинулась, и один из пилотов повторил указание.

Теперь под нами было залитое солнцем летное поле. Вскоре мы приземлились в Милане.

Главный зал миланского аэропорта выглядел так же, как и в мае 1945 года, после капитуляции Германии. И тогда здесь висели эти же гигантские карты, на которых были изображены воздушные трассы, связывающие империю Муссолини с внешним миром. Но теперь в ярком солнечном свете моему взору предстала пестрая толпа в цивильной одежде, а по радио все время объявляли о прибытии или отправке очередных рейсов по-итальянски, по-французски и по-английски.

Получив багаж и пройдя паспортный контроль, я направился к автобусу, но вдруг увидел Риса. Он стоял у выхода на летное поле, разговаривая с маленьким бородатым итальянцем. Наши глаза встретились, и я понял, что он узнал меня. Но он демонстративно отвернулся и продолжал разговаривать с итальянцем.

Я замешкался. Ведь мне надо передать ему сообщение, и как можно скорее. Но то, как он повел себя, удерживало меня от намерения немедленно подойти к нему. Меня сотрясала дрожь, и я понял, что должен сначала выпить. Я поспешил к автобусу.

– Синьор? Вам куда? – спросил водитель, подозрительно уставившись на меня.

– В «Эксельсиор», – ответил я.

– В «Эксельсиор»? Прекрасно.

Через несколько минут автобус тронулся, и я понял, что мне следовало подойти к Рису и передать ему сообщение Мака. Я ругал себя за то, что опять дал волю нервам. В конце концов все это было давным-давно… Но я вспомнил, с каким безразличием он сразу же отвернулся от меня. Мои мысли вернулись в маленькую комнатку на вилле «Д'Эсте». Казалось, он совсем не изменился. Может быть, лицо чуть-чуть пополнело, а фигура по-прежнему коренастая, те же плотно сжатые губы и острый подбородок. Ну, рано или поздно я увижусь с ним. Выпью в отеле стакан-другой, глядишь, он и появится.

«Эксельсиор» находился на плошали Графа л'Аосты, напротив Центрального вокзала, олицетворяющего эпоху фашизма и больше похожего на некий мемориал, нежели на железнодорожную станцию. Бой подхватил оба моих чемодана, и я вошел следом в вестибюль, украшенный мраморными колоннами. Портье за стойкой спросил:

– Ваше имя, синьор?

– Фаррел, – ответил я. – Я заказывал номер.

– Да, да, синьор. Распишитесь, пожалуйста. Номер 445. – И, обращаясь уже к бою: – Проводите синьора в номер.