Проклятая комната

Мишель де Ностр-Дам ел с завидным аппетитом, хотя и утверждал, что каждый проглоченный кусок вызывает у него тошноту. Матери, не понимающей, почему один кусок курицы должен изгонять другой, он ответил, что считает такой способ единственным, позволяющим избавиться от устойчивого вкуса соли во рту. Она пожала плечами, а он весело подмигнул Филиппусу, который, сидя рядом и в хорошем настроении, ел с неменьшим аппетитом.

— И долго ли мой сын пролежит в постели? — поинтересовалась мать, с отчаянием глядя на жирные пятна от еды на простыне.

— Думаю, дней пять. Надо опасаться инфекции и дать время для заживления затронутых внутренних органов, и…

— Пять дней… — повторила она, не скрывая неудовольствия.

— И прибавь еще десять, а потом можно извлечь нитки из шва, — лукаво добавил Мишель, показывая на пропитавшуюся кровью повязку.

— Столько лежать? — посетовала мать, похоже, больше обеспокоенная предстоящей стиркой, чем судьбой своего сорванца.

— Не бойтесь, дама Рейнер, мы шутим! Завтра, я вам обещаю, Мишель уже будет есть за этим столом.

Он указал пальцем на стол у стены с наваленными на нем трудами по астрологии.

— А что до меня, то, если в обмен за мои заботы вы предоставите мне ваше гостеприимство, я с удовольствием буду есть за общим столом.

Его слова были встречены улыбкой облегчения. «Такая же, как у ее сына, искренняя и открытая», — подумал Филиппус.

— Да будет так, мессир, это меня устраивает. У нас мало денег, чтобы заплатить вам, но…

Филиппус прервал ее:

— Денег не надо, поверьте мне. От общения с вашим сыном я получаю больше удовольствия, чем от бродяжничества… Кров и еда для моего слуги, для меня и корм нашим ослам до полного выздоровления Мишеля — единственные мои условия.

— Да благословит вас Бог! — воскликнула добрая женщина, и схватив его засаленные руки, поцеловала их.

После этого она быстро покинула комнату, бросив на прощанье:

— Да благословит вас Бог!

— Он это уже сделал, — не удержавшись, сказал Филиппус Мишелю, который азартно вгрызался в третью куриную ножку. — Он сделал это, приведя меня сюда.

— Полноте, друг мой, — насмешливо произнес Мишель, — только не станьте набожным, иначе мир потеряет такого ученого, как вы!

— До этого еще далеко! Ой как далеко!

— Лучше уберите от меня это блюдо. Оно начинает мешать переваривать пищу, — поморщился мальчик, отталкивая от себя мясо.

— Ешьте на здоровье, — прыснул Филиппус. — Никогда я не видел, чтобы пациент после операции столько ел. Я уже было начал думать, что мой скальпель плохо действует на желудки. Вы успокаиваете меня, молодой человек.

— Хорошо, что это происходит сегодня, — произнес Мишель тоном, показавшимся Филиппусу не таким беззаботным, как до этого.

Он быстро поставил блюдо на шерстяной разноцветный коврик у кровати.

— Что это значит, Мишель? — забеспокоился он. — У вас есть какие-то дурные видения по поводу меня?

Мишель долго смотрел на него, будто пытаясь что-то рассмотреть внутри врача. Но Филиппус не испытывал ни смущения, ни раздражения. Он терпеливо ждал ответа на свой вопрос. Наконец, пожав плечами, Мишель ответил:

— Только безумец может считать, что знает, что произойдет завтра.

Филиппус почувствовал себя одураченным.

— Вы смеетесь надо мной, друг мой. Доказав вчера, что случайностей не существует, вы хотите, чтобы я вам поверил? Истина в другом, и она вас ставит в тупик.

— Совсем нет, Парацельс, совсем нет, поверьте. Я просто изнурен, к тому же мне тяжело признаться, что мой дар предвидения пасует перед болями в животе, но есть боль худшая, от которой страдаем мы оба — ничтожная гордыня.

Он сморщился, пытаясь перевернуться на бок, и добавил:

— Думаю, мне сейчас лучше немного поспать… Вы можете оставить меня?

Чувствуя, что больной действительно нуждается в отдыхе, Филиппус не стал настаивать. Этот постреленок был прав. Он считал его таким же упрямым гордецом, как и он сам, и в душе обрадовался этому больше, чем всему остальному.

— Мне нужно исследовать вашу мочу. А потом вы сможете выспаться.

— Под кроватью, — ткнул пальцем вниз Мишель.

Филиппус нагнулся и достал фаянсовый горшок. Он откинул простыню и поднес его к пенису мальчика.

— Молите бога, чтобы мать сейчас не вошла, — пошутил Мишель, направляя струю мочи в ночной горшок.

Филиппус подавил смех, чтобы не отвлекать мальчика, которому эта элементарная процедура стоила усилий, потому что в данный момент происходило сдавливание мочевого пузыря и, следовательно, обострялась боль.

Мишель все-таки справился с задачей, комично высунув при этом язык. Затем посоветовал Филиппусу вылить содержимое горшка в отхожее место (в конце коридора) после того, как рассмотрит мочу.

— Все хорошо, — сделал заключение врач, поднимая глаза от горшка, который он поднес к окну. — Моча светлая. Никаких следов послеоперационного кровотечения. Скоро вы запрыгаете, как кролик.

— Тогда расслабьтесь. А впрочем, нет, — сонно поправился Мишель, отяжелевшие веки которого уже смыкались сами собой, — ступайте в трактир на второй улице отсюда с вывеской «Мечта короля»… Там вас ждут… Одна молодая женщина… много денег…