Проклятая игра

Карты в его колоде были порнографическими. Он использовал их, только когда чувствовал себя сильным и только наедине с собой. Играя с образами крайней чувственности, он испытывал себя, а если проигрывал, то об этом не узнавал никто. Непристойности в колоде были, в конце концов, лишь человеческими пороками; он мог перевернуть карты и забыть о них. Мамолиан ценил остроумие художника: каждая масть соответствовала одному из видов сексуальной активности, и отдельные фрагменты соединялись в тщательно нарисованную общую картину. Черви изображали соития мужчин и женщин в самых разнообразных позициях. Пики живописали оральный секс — обычную фелляцию и более изысканные вариации. Для треф была избрана содомия: от туза до десятки — гомосексуальная и гетеросексуальная, а дальше — анальный секс с животными. Изысканно нарисованные бубны посвящались садомазохизму, и воображение художника не знало границ. На картах этой масти мужчины и женщины подвергались всевозможным унижениям. Их истерзанные тела покрывали ромбовидные раны.

Но самым потрясающим образом в колоде был изображен джокер. В виде копрофила он сидел перед блюдом с дымящимися экскрементами, и его глаза были широко открыты от жадности, пока паршивая обезьяна с голым лицом, жутко похожим на человеческое, показывала зрителю морщинистый зад.

Мамолиан отложил колоду и стал разглядывать картинку. Плотоядное лицо жрущего дерьмо дурака вызвало горькую улыбку на его бескровных губах. Это, вне всякого сомнения, точнейший человеческий портрет. Другие картинки с их потугами на любовь и физическое удовольствие лишь на время скрывали ужасную правду. Рано или поздно, несмотря на зрелое тело, прекрасное лицо, богатство, власть или веру, тебя отведут к столу, изнывающему под тяжестью твоего собственного дерьма, и придется все съесть, даже если чувства будут протестовать.

Вот зачем здесь Мамолиан. Чтобы заставить человека есть дерьмо.

Он бросил карту на стол и расхохотался в голос. Какие мучения грядут, какие жуткие сцены!

Ни одна бездна недостаточно глубока, пообещал он комнате — картам и чашкам — всему грязному миру.

Ни одна бездна недостаточно глубока.

IV Танец скелета

21

В вагоне метро мужчина называл вслух созвездия:

— Андромеда… Большая Медведица… Малая Медведица… Лебедь…

Почти никто не обращал внимания на его монолог, а когда парочка юнцов грубо предложила мужчине заткнуться, он отозвался, едва изменив интонацию, так что слова прозвучали между двумя созвездиями:

— За это вы умрете…

Ответ мгновенно укротил желающих вмешаться, и безумец продолжал путешествие по звездам.

Той решил, что это хороший знак. Он теперь обращал внимание на знамения, хотя никогда прежде не считал себя суеверным. Возможно, отвергнутый в детстве католицизм его матери нашел наконец выход. Только вместо мифа о непорочном зачатии и пресуществлении Той придавал особое значение мелочам, случайным совпадениям — старался обходить приставные лестницы и совершал полузабытый ритуал с рассыпанной солью. Все началось недавно, год или два назад. Это случилось из-за женщины, к которой он направлялся сейчас, — из-за Ивонны. Не то что бы она была набожной, вовсе нет. Но она внесла в его жизнь спокойствие и утешение, и теперь Той боялся, что она исчезнет. Именно страх заставлял его с опаской относиться к приставным лестницам и к рассыпанной соли — страх потерять Ивонну.

Он встретил ее шесть лет назад. Она работала секретарем в британском отделении немецкой химической корпорации. Веселая симпатичная женщина лет тридцати пяти; за ее официальными манерами, догадывался Той, скрывались теплота и чувство юмора. Он с самого начала почувствовал влечение к Ивонне, но его обычная склонность к сомнениям в подобных вопросах, да и существенная разница в возрасте удерживали от попыток завязать отношения. Именно Ивонна сломала лед между ними: она показала, что замечает малейшие изменения внешности Тоя — стрижку или новый галстук, — и таким образом засвидетельствовала безусловный интерес к его особе. Как только сигнал был подан, Той пригласил Ивонну пообедать вместе. Она согласилась. Это положило начало самым счастливым месяцам в его жизни.

Той был не слишком эмоциональным человеком. Он избегал крайностей, что делало его весьма полезной персоной в окружении Уайтхеда Он культивировал сдержанность, понимая, как выгодно можно ее продать, и к моменту встречи с Ивонной сам почти уверился в таком образе себя.