Проклятая игра

Он видел достаточно повешенных. Правда, лишь на фотографиях в книге о военных преступлениях, украденной с работы. На ней стояла пометка: «Не для открытого доступа. Выдается по требованию». Предупреждение дало ему пищу для раздумья: вот книга, которую люди не слишком хотели видеть. Он бросил ее в сумку, не открывая; он понял из названия — «Советские документы о зверствах нацистов» — что чтение будет столь же сладким, как и предвкушение. Но он ошибался. Сознание того, что в сумке лежит запрещенная книга, не могло и сравниться с откровением, которым стала для него книга. Там были фотографии сожженных руин чеховского дома в Истре и оскверненной усадьбы Чайковского. Но в основном — и это самое важное — там были фотографии мертвецов. И похороненных под руинами, и заледеневших, лежавших на кровавом снегу. Дети с раздробленными черепами, люди в траншеях, застреленные в лицо, люди с вырезанными на груди и ягодицах свастиками. Но жадный взор Пожирателя Лезвий больше всего привлекали фотографии повешенных. Особенно одна; на нее Брир смотрел очень часто. Это был снимок красивого молодого человека, удавленного на импровизированной виселице. Фотограф уловил последний момент его жизни: повешенный смотрел прямо в камеру с болезненной и блаженной улыбкой на лице.

Брир хотел, чтобы на его лице они увидели именно это выражение, когда сломают дверь комнаты и найдут его, чуть покачивающегося на сквозняке. Как они уставятся на него, как заверещат и закачают головами, поражаясь его бледным ступням и тому, что он отважился на столь ужасную смерть! И пока он думал, он завязывал и развязывал петлю, стараясь сделать это с максимальным профессионализмом.

Его тревожило одно: исповедь. Хотя день за днем он работал с книгами, он был не силен в словах: они ускользали от него, как красотка из неуклюжих рук. Но он хотел рассказать что-нибудь о детях. Пусть они знают — те люди, что найдут его и сфотографируют, — пусть знают, что он не просто неизвестный покойник, на которого они пришли поглазеть, а человек, совершивший худшие вещи в мире из лучших побуждений. Это жизненно важно; они должны знать, кем он был, потому что со временем они, возможно, найдут в его деяниях тот смысл, которого он сам так и не сумел выразить.

Конечно, они умеют допрашивать даже мертвых. Они положат его в холодной комнате и быстро осмотрят снаружи, а потом начнут изучать изнутри и — о! — что они там найдут. Они снимут крышку черепа, вынут мозг и исследуют его множеством способов, пытаясь выяснить, что с ним. Но это не сработает. Он-то понимает это. Ты разрезаешь живое и прекрасное существо, чтобы узнать, как оно живет и почему оно прекрасно. Но прежде, чем ты поймешь это, существо перестанет быть и тем и другим, а ты останешься с кровью на лице, слезами на глазах да ужасающей болью вины. Нет, они ничего не поймут, препарировав его мозг; им придется влезть поглубже. Им придется распотрошить тело от горла до паха, вынуть ребра и вставить их обратно. И только когда они распутают его кишки, пороются в животе, вынут печень и легкие, тогда, о да, они найдут достаточно того, на что можно полюбоваться.

Возможно, это лучшая исповедь, подумал он, перевязывая петлю в последний раз. Нет нужды подбирать и использовать слова; ведь что такое слова? Мусор, бесполезный для сути вещей. Нет, они найдут все, что нужно, только внутри тела. Поймут историю пропавших детей и славу его мученичества. И узнают раз и навсегда, что он был из племени пожирателей лезвий.

Он закончил с петлей, приготовил вторую чашку кофе и начал трудиться над надежным креплением веревки. Сначала он снял лампу, висевшую в центре потолка, и привязал на ее место петлю. Петля держалась крепко. Он повисел на ней немного, чтобы убедиться в этом.

Был уже ранний вечер, он устал, и усталость делала его более неуклюжим, чем обычно. Он прошелся по комнате и привел ее в порядок; его толстое свиное тело испускало вздохи, когда он снимал грязные простыни и убирал их. Он допил кофе и осторожно вылил молоко, чтобы оно не скисло к тому моменту, когда за ним придут. Затем включил радио, чтобы заглушить звук отброшенного стула: в доме были другие жильцы, и он не хотел никаких помех в последнюю минуту. Комнату заполнили обычные радиопошлости: песни о потере и обретении любви. Какая ужасная и мучительная ложь.

Последние лучи света еще проникали в комнату, когда он закончил приготовления. Он слышал шаги в коридоре и звуки открывающихся дверей — соседи возвращались с работы домой. Каждый из них, как и Брир, жил в одиночестве. Он никого из них не знал; никто не назовет его имени, когда труп будет забирать полиция.