Проклятая игра

На следующий день Марти позвонил Шармейн и рассказал обо всем. Она казалась довольной, за что Марти был ей признателен. Когда он отошел от телефона, его немного трясло, но чувствовал он себя отлично.

Последние несколько дней Марти смотрел на Уондсворт как бы со стороны. Рутинные подробности тюремной жизни — привычная жестокость, бесконечные ряды камер, силовые и сексуальные игры — все было внове, как шесть лет назад.

Конечно, это потерянные годы. Их уже не вернуть, не наполнить полезным опытом. Такие мысли подавляли его.

С чем он выйдет отсюда? Две татуировки, тело, знававшее лучшие дни, воспоминания о ярости и отчаянии. Он отправлялся в путь налегке.

8

В ночь перед тем, как покинуть Уондсворт, он видел сон. Его ночная жизнь была не слишком богата в годы заключения. Влажные сны о Шармейн вскоре прекратились, как и более экзотические полеты фантазии, словно его подсознание жалело узника и хотело избавить его от мучительных грез о свободе. Иногда он просыпался посреди ночи с головой, увенчанной лаврами, но большинство видений были столь же бессмысленны и однообразны, как жизнь наяву. Но в ту ночь ему приснился совершенно иной сон.

Он увидел собор или что-то вроде него; недостроенный или такой, который невозможно достроить, — шедевр из башен и шпилей с парящими опорами. Невероятно огромное здание, оно не могло принадлежать физическому миру и не подчинялось законам гравитации, но во сне поражало реальностью. Стояла ночь, и Марти шел по направлению к собору. Гравий хрустел под ногами, пахло жимолостью, и изнутри доносилось пение. Божественные голоса хора мальчиков, нарастающие и затихающие без слов. Вокруг в шелковистой тьме не было людей. Никаких надоедливых туристов, способных разрушить красоту. Лишь Марти и голоса.

И вдруг чудесным образом он взлетел.

Он стал невесом, он принадлежал ветру, он несся к крутой стене собора с захватывающей дух скоростью. Он летел не как птица, а словно некая воздушная рыба. Как дельфин — да, именно так; его руки то прижимались к бокам, то рассекали синий воздух, когда он снижался. Как гладкое обнаженное создание, свободное от неприятной оболочки, кружащее вокруг шпилей, касающееся покрытых росой каменных стен и смахивающее капли дождя в трубы дымоходов. Прежде ему не снилось ничего подобного. Он чувствовал, себя счастливым, даже когда проснулся.

Он раскрыл глаза и очнулся в запертой камере, где на соседней койке мастурбировал Фивер. Койка ритмично покачивалась, все чаще и чаще, пока Фивер не кончил, задыхаясь и хрюкая. Марти попытался отрешиться от реальности и вновь увидеть свой сон. Он закрыл глаза с огромным желанием вернуть видение, он понукал темноту: ну давай, давай же. На один кратчайший момент сон возвратился, только теперь там было не счастье, а ужас. Марти падал с огромной высоты в сотню миль, а собор вырастал перед ним, шпили твердо вонзались в воздух и ожидали его…

Он заставил себя встряхнуться и проснуться, прежде чем все закончилось. Остаток ночи он лежал и глядел в потолок камеры, а потом душная темнота сменилась слабым светом — первым лучом зари, проникшим в окно, чтобы возвестить о наступлении дня.

9

Небо не праздновало его выход из тюрьмы. Был обычный пятничный день, и на Тринити-роуд все шло как всегда.

Той ждал Марти в приемном отделении, когда тот появился на лестничной площадке. Пришлось простоять там еще дольше, пока тюремщики не закончили тысячу бюрократических процедур: проверка и возврат личных вещей, подпись и визирование бумаг. Формальности заняли почти час, прежде чем дверь открыли и выпустили обоих на свежий воздух.

Приветствие Тоя ограничилось рукопожатием, и он повел Марти через тюремный двор к стоявшему неподалеку темно-красному «даймлеру» с водителем.

— Садитесь, Марти, — сказал Той, открывая дверь. — Слишком холодно, чтобы задерживаться.

Было действительно холодно, дул сильный ветер. Но холод не мог остудить радости Марти. Слава богу, теперь он свободен; правда, свобода имела тщательно оговоренные пределы, но это лишь начало. По крайней мере, все тюремное теперь далеко — параша в углу камеры, ключи, номера… Он должен сравнять свои шансы и возможности, чтобы навсегда уйти отсюда.

Той уже устроился на заднем сиденье машины.

— Марти, — позвал он снова, махнув рукой в тугой перчатке, — нам надо спешить, иначе мы застрянем в пробке на выезде из города.

— Да-да, я здесь…

Марти забрался в автомобиль. Внутри пахло лаком, тяжелым сигарным дымом и кожей: роскошные запахи.

— Чемодан положить в багажник? — спросил Марти.

Водитель обернулся.

— Сзади достаточно места, — проговорил он.

Уроженец Вест-Индии, одетый не в шоферскую ливрею, а в кожаный пиджак, оглядел Марти с ног до головы без намека на дружелюбие.

— Лютер, — сказал Той, — это Марти.

— Положи чемодан на переднее сиденье, — ответил водитель и, потянувшись, открыл переднюю дверь.

Марти вышел, запихнул свой чемодан и пластиковый пакет с вещами на переднее сиденье рядом с пачкой газет и потрепанным номером «Плейбоя», сел назад и захлопнул дверь.

— Незачем хлопать, — проворчал Лютер, но Марти едва обратил внимание на его слова.