Проклятая игра

Уайтхед не стал продолжать расспросы: казалось, у него не осталось вопросов. Его плечи поникли. Карис посмотрела на него, чувствуя поражение отца.

– Где она, папа? – спросила она, впервые наклонившись вперед и обняв его за шею. Это был откровенно манипулятивный жест: она предлагала близость, чтобы получить от него то, что хотела. Сколько она предложила или он взял за то время, что они провели вместе? Ее лицо приблизилось к его лицу; вечерний свет придавал сцене сказочный вид. – Скажи мне, папа, – снова спросила она, – как ты думаешь, где она?

На этот раз Марти уловил насмешку, которая скрывалась за невинным вопросом. Что это означало, он не знал. Что означала вся эта сцена с ее разговорами о холодности и стыде, не ясно. В каком-то смысле он был даже рад, что ничего не знает. Но вопрос, который она задала с насмешливой любовью, прозвучал, и ему пришлось немного подождать, пока старик не ответил на него.

– Где она, папа?

– Во снах, – ответил он, отвернувшись от нее. – Всего лишь во снах.

Она убрала руку с его плеча.

– Никогда не лги мне, – холодно бросила она.

– Это все, что я могу сказать, – ответил он почти жалобно. – Если ты знаешь больше, чем я… – Он повернулся и посмотрел на нее, его голос зазвучал настойчиво. – Ты что-нибудь знаешь?

– Ах, папа, – пробормотала она с упреком, – опять заговоры?

Сколько финтов и контратак было в этом разговоре? Марти опешил.

– Ты ведь не подозреваешь меня сейчас?

Уайтхед нахмурился.

– Нет, дорогая, только не тебя, – сказал он. – Тебя – никогда.

Он поднял руку к ее лицу и наклонился, чтобы прижаться своими сухими губами к ее губам. Прежде чем они соприкоснулись, Марти отошел от двери и ускользнул.

Были вещи, на которые он не мог заставить себя смотреть.

25

Машины начали подъезжать к дому ранним вечером. В коридоре послышались знакомые Марти голоса. Это будет обычная компания, предположил он: среди прочих – Стриптизерша-с-веерами и товарищи; Оттавей, Куртсингер и Двоскин. Он слышал и женские голоса. Они привезли с собой своих жен или любовниц. Интересно, что это за женщины? Когда-то красивые, теперь озлобленные и тоскующие. Без сомнения, им надоели их мужья, которые больше думали о деньгах, чем о них. Он уловил в коридоре порывы их смеха, а позднее – духов. У него всегда было хорошее обоняние. Саул гордился бы им.

Около восьми пятнадцати он пошел на кухню и разогрел тарелку равиоли, которую Перл оставила для него, затем удалился в библиотеку, чтобы посмотреть несколько боксерских боев на видео. События дня все еще беспокоили его. Как он ни старался, не мог выбросить Карис из головы; эмоциональное состояние, которое он плохо контролировал, раздражало его. Почему он не может быть похож на Флинна, который купил женщину на ночь, а на следующее утро ушел? Почему его чувства всегда становятся настолько расплывчатыми, что он не может отличить одно от другого? Матч на экране становился все более кровавым, но он почти не замечал ни наказания, ни победы. Мысленно рисовал непроницаемое лицо Карис, лежащей на кровати, изучая его в поисках объяснений.

Оставив комментатора болтать без умолку, Марти прошел на кухню и достал из холодильника еще пару банок пива. В этом конце дома не было слышно и намека на шум от гостей. Кроме того, столь цивилизованное собрание должно вести себя тихо, не так ли? Лишь звон хрусталя и разговоры об удовольствиях богачей.

Ну и черт с ними со всеми, подумал он. Уайтхед, Карис и остальные. Это был не его мир, он не хотел быть частью его, или их, или ее. Мог в любое время заполучить любую женщину, какую пожелает, – надо просто взять трубку и позвонить Флинну. Никаких проблем. Пусть играют в свои дурацкие игры – ему это неинтересно.

Марти осушил первую банку пива, стоя посреди кухни, затем достал еще две и отнес их в гостиную. Сегодня он доведет себя до кондиции. О, да. Он так напьется, что ничего не будет иметь значения. Особенно она. Потому что ему все равно. Все равно, и точка.

Кассета закончилась, экран покрылся узором беспокойных точек. Белый шум. Кажется, это так называется? Портрет хаоса – шипение, кишащие точки; Вселенная, напевающая мотивчик себе под нос. Пустые радиочастоты никогда не бывают по-настоящему пустыми.

Он выключил телевизор, больше не хотел смотреть матчи. В голове гудело как в ящике: внутри нее тоже был белый шум.

Марти тяжело опустился в кресло и двумя глотками осушил вторую банку пива. Образ Карис наедине с Уайтхедом снова возник перед глазами.

– Убирайся, – сказал Марти вслух, но картинка не спешила исчезать. Он что же, хочет ее? Уляжется ли тревога, если в один прекрасный день он поведет ее на голубятню и будет трахать до тех пор, пока она не начнет умолять его никогда не останавливаться? Эта жалкая мысль вызывала отвращение; он не мог развеять двусмысленность с помощью порнографии.