Проклят и прощен

Эмма Гофер, гостившая еще у своих родителей и возвращавшаяся теперь с короткой прогулки, вышла из саней. Она с христианским милосердием приняла участие в своем противнике, предложила ему место в своих санях и обещала довезти его до дома лесничего, где ему достанут сани.

— Только еще одна просьба, — жалобно сказал Фрейзинг, с трудом поднимаясь со своего камня. — Помогите мне немного, чтобы я мог добраться до того откоса.

Фрейлейн нашла это желание несколько странным, но не замедлила исполнить его. С ее помощью Фрейзинг перебрался на другую сторону дороги, где облокотился на камень и стал смотреть в пропасть.

— Вон они лежат там, внизу! — сказал он печальным замогильным голосом.

— Ах, Господи! Неужели люди? — в ужасе воскликнула Эмма.

— Нет, акты! Я отчетливо вижу синюю обертку пакета.

— Оставьте их с Богом там лежать! Мы не можем при настоящих обстоятельствах заниматься вашими скучными актами.

— Скучные! — воскликнул возмущенный адвокат. — Это интереснейшие и удивительнейшие дела из архива Фельзенека. Спор из-за границ тысяча шестьсот восьмидесятого года, который продолжался до тысяча семьсот десятого года, процесс о наследстве... Нет, с начала этого столетия Верденфельсы против Верденфельсов — младшая линия против старшей, на редкость интересный процесс, при котором даже произошел подлог документов. И все это лежит зарытым в снегу! Через несколько часов они промокнут и погибнут. Не может ли ваш кучер попробовать туда спуститься? Я бы щедро вознаградил его.

— Нет, — решительно сказала молодая девушка, — старику за семьдесят, и он способен лишь на самые легкие усилия. Неужели эти акты так дороги вам и вы с ними что-нибудь теряете?

— Все! — сказал Фрейзинг, безутешно глядя в пропасть.

— Хорошо, я сама достану их вам. Я выросла в горах и, если нужно, могу спуститься по самому крутому откосу. Где лежит пакет? А, вот там, вижу!

— Я не допущу, — запротестовал Фрейзинг, — это слишком опасно! Мой Ансельм не мог решиться на это, к тому же сегодня день святого Руперта.

— Как, и вы сделались вдруг верующим? — звонко рассмеялась Эмма. — Однако какое дело вольнодумцу до дня святого Руперта, который упоминается только в кодексе наших суеверий? Не беспокойтесь, я на дружеской ноге с этим святым, он не допустит меня сорваться, — и, не слушая дальнейших возражений, она храбро направилась к пропасти.

Все-таки спуск был опасен, но, к счастью, снег здесь был неглубокий, а деревья и кусты представляли достаточную опору. Эмма воспользовалась ею с большой ловкостью, после смелого спуска благополучно добралась до утраченного сокровища и немедля навьючила его на себя. Обратный путь с тяжелой связкой документов оказался еще труднее, однако храбрая девушка справилась и с этим. Смело вскарабкавшись на крутой откос, она наконец показалась на краю шоссе, разгоряченная, с трудом переводя дыхание.

— Вот дело тысяча шестьсот восьмидесятого года вместе с подлогом документов! — с торжеством воскликнула она, швырнув пакет на дорогу и окончательно вылезая вслед за ним.

Фрейзинг вздохнул с облегчением. К страху, с каким он все время следил за храброй фрейлейн, примешивалось очень приятное чувство, так как в этом самопожертвовании он видел неопровержимое подтверждение того, что ему открыла Лили. Для чужого, для противника так не рискуют, маленькая Лили не ошиблась. Преисполненный таких мыслей, Фрейзинг протянул руки к поднимавшейся по откосу девушке со словами: — Я вечно буду благодарен вам!

Эмма, смеясь, отклонила предложенную помощь.

— Благодарю вас, господин Фрейзинг, я сама справлюсь. Думайте лучше о своей поврежденной ноге, а что касается вашей вечной благодарности, то ее не заслуживает маленькая прогулка по горе.

Фрейзинг был, конечно, совершенно иного мнения. Он видел перед собой акты из верденфельского архива, думал о том, что еще четверть часа назад составляя свой некролог, готовясь перейти в вечность со своими пятью отказами, и его всегда немного сухие черты приняли почти мечтательное выражение, когда он сказал:

— Вы мне вернули веру в жизнь!

Фрейлейн Гофер, полагавшая, что эти слова относятся к спасенным актам, нашла, что адвокат немного преувеличивал, и с удивлением покачала головой.

— Господин Фрейзинг, вы знаете, что я вас глубоко уважаю, но ваша актомания...

— Ради Бога, только не это! — с ужасом перебил ее Фрейзинг. — Все на свете, только не глубокое уважение! Я не переношу никакого «глубокого уважения», у меня к нему настоящее отвращение. Презирайте меня, если хотите, но не уважайте глубоко, это мне приходилось испытывать слишком часто.

Из болтовни Лили Эмма знала, откуда происходило отвращение к «глубокому уважению», но она не имела понятия о той интриге, которую затеяла Лили и жертвой которой была она сама. Не подозревая, что ее сострадание и простодушное участие были истолкованы совсем иначе, она спокойно сначала уложила акты, потом усадила адвоката и наконец сама села в сани, приказав кучеру ехать к дому лесничего.

Фрейзинг был кроток, как овечка, и позволял делать с собой все, что угодно.