Проклят и прощен

Пауль обернулся и с удивлением посмотрел на него.

— Я? Откуда ты это знаешь? Я ведь не говорил об этом ни слова!

— Точно мне нужно говорить об этом, — возразил Арнольд. — Вы сегодня смотрите на одевание, как на важное государственное дело. Вы заказали экипаж в Розенберг, потому что от продолжительной езды верхом пострадала бы свежесть вашего костюма; затем вы очень возбуждены: уже за десять шагов можно догадаться, что вы — жених,

— Вот как! — сказал Пауль, сердясь, но не возражая.

— Я предвидел это с того момента, как узнал, что наша спутница из Венеции живет здесь по-соседству, — продолжал старик. — Вы же были в высшей степени влюблены в нее, и я стою на своем: вы собираетесь жениться.

— В самом деле? И ты даешь мне позволение? — со смехом воскликнул молодой человек. — Я забыл спросить тебя об этом.

Арнольд пожал плечами.

— К сожалению, вы никогда не спрашиваете меня, но вкус у вас недурен, надо сказать правду. Госпожа фон Гертенштейн прекрасная дама, и по всему видно, что она очень умна, а нам это пригодится, потому что хотя мы теперь и владельцы Бухдорфа, но далеко еще не разумны.

— Арнольд, я серьезно требую большего уважения к себе, — разгорячился Пауль, в качестве помещика вдвойне сознававший всю неуместность подобных нравоучений.

Вспомнив сцену у дяди, он, подобно ему, также принял важную осанку, устремив уничтожающий взгляд на старого поверенного своих тайн, но потерпел поражение.

— Не смотрите так, мой господин, — сказал Арнольд без малейшего почтения. — Вы не умеете подражать вашему многоуважаемому дяде. Тот совсем иначе взглянет, да так, что тебя бросает то в жар, то в холод. Он не скажет ни слова, а ты чувствуешь, что ничего не остается делать, как только почтительно поклониться. Вы же напротив...

— Ты думаешь, я так не умею? — продолжал горячиться Пауль. — Арнольд, моему терпению пришел конец! На будущее время я прибегну к строгости, чтобы удержать тебя в границах, заметь это. А теперь ступай! Я сам оденусь!

Вместо того, чтобы послушаться, старик быстро подошел к нему и стал осматривать его костюм, а затем добродушно добавил:

— Не сердитесь, мой дорогой господин! От этого кровь бросается в лицо, а это вам не идет. Зачем вы надели темный галстук? Он вам не к лицу, с этим согласится и госпожа Гертенштейн, — а кроме того, бант сидит криво.

Затем он спокойно снял с шеи Пауля темный галстук и заменил его светлым.

Молодой человек терпеливо перенес это. Мысль не понравиться в Розенберге испугала его.

— Ты так думаешь? — с сердцем, но заметно тревожась, спросил он.

— Теперь посмотрите в зеркало, — произнес Арнольд торжествующим тоном. — Светлый шелк придает вашему лицу совершенно другой оттенок. Да, что бы вы делали без меня?

Пауль бросил взгляд в зеркало и, казалось, согласился с мнением своего слуги, потому что послушно взял светлые перчатки, которые подавал ему Арнольд. Так как старик «в общем» соглашался на брак своего молодого господина, то соблаговолил принести ему шляпу и верхнее платье и даже проводил до лестницы, где они расстались совсем дружелюбно.

Двухчасовая езда в Розенберг не показалась слишком продолжительной молодому человеку, несмотря на его нетерпение, так как он витал в золотых грезах о будущем. Как владелец Бухдорфа, он мог теперь без дальнейших размышлений предстать перед прекрасной вдовой и просить ее руки. Он, конечно, знал, что должен преодолеть старые предубеждения, связанные с именем Верденфельс, но это не казалось ему серьезным препятствием. Как ни сдержанна была молодая женщина, ее взгляд, так часто и долго на нем останавливавшийся, говорил о глубоком интересе к нему. Пауль не подозревал, что она смотрела подолгу на его лицо потому, что оно напоминало ей черты другого...

Между тем в Розенберге все шло своим обычным порядком. Анна Гертенштейн продолжала и теперь жить в полном уединении, к великому разочарованию соседей, надеявшихся, что по истечении срока траура они опять увидят ее в своем кругу. Поскольку никто, кроме адвоката Фрейзинга и приходского священника Грегора Вильмута, не знал настоящего положения вещей, ее считали богатой и ожидали, что рано или поздно она начнет вести в Розенберге тот пышный образ жизни, какой вела при муже. Между тем глубокий траур, который она продолжала носить, был для нее лишь предлогом отклонять все приглашения.