Происшествие с Андресом Лапетеусом

Чтобы не остаться один на один со своими мыслями, майор Роогас продолжал:

— Вы еще молоды. Военные школы открыты перед вами.

— Теперь уже поздно, товарищ майор. Но об этом со мной говорили и раньше. В армии пусть остаются те, кто действительно интересуются военным делом. У кого, как вы сказали, призвание. У меня в мирные дни этого призвания нет.

— А какое у вас призвание? — вмешался Пыдрус.

С такой точностью Виктор Хаавик не обдумывал своего будущего. Когда-то его увлекла электротехника, и он даже хотел пойти в политехникум, но отец так красиво расписал ему профессию юриста, что он отказался от мысли учиться на электромонтера. Адвокат мог работать в суде, в торговле, на любых предприятиях, в общественных организациях, — одним словом, всюду. Адвокаты были городскими головами, уездными старшинами, членами советов банков, издателями газет, членами Государственной думы, даже президент был адвокат. Так говорил отец — мельник и владелец маленького дома, в юности мечтавший о гораздо большем. Сороковой год перечеркнул юриспруденцию в устремлениях Виктора Хаавика. Во всех газетах крыли адвокатов-политиканов. Он понял, что если не поставить перед собой новых целей, то жизнь столкнет его со своей телеги. И будет он до смерти киснуть в крохотном городке и упражняться в остроумии по поводу безобразий, учиняемых согражданами. Это и будет

его единственным развлечением. После окончания гимназии Виктора Хаавика, как он говорил, пригласили на ответственную работу в горисполком. Война увела его в широкий мир. Обратно в Пайде, даже на должность городского головы, он ни за что не хотел. Ни одна профессия толком не привлекала Хаавика — он стремился на такое поле деятельности, где были бы широта, стремительность, размах. Пыдрусу он ответил:

— Я знаю, что не является моим призванием, но не знаю того, что им является. Это беда моего поколения, которое в годы, когда человек обычно находит себя, было на поле брани.

Неожиданно для самого себя у майора Роогаса возникла мысль предложить свою квартиру Каартна и Лапетеусу. Он не может жить один в комнатах, где каждая мелочь говорит о Велли. Не сможет и с другой женой.

— Я знаю твое призвание, — настаивал Лапетеус. — Ты хочешь быть кадром. Руководящим кадром. Не принимай оскорбленного вида — всех нас считают кадрами. Тебя, меня, Пыдруса и Каартна.

Хаавик не сразу понял, смеется над ним Лапетеус или говорит всерьез.

Пыдрусу показалось странным, что Лапетеус не называет Хельви по имени.

— Да, нас считают кадрами. Но не какими-то руководящими кадрами вообще, а людьми, которые будут заниматься совершенно определенным делом, — сказал он, поглядывая на Андреса и Хельви.

— У меня нет специальности, — быстро ответил Хаавик. — Опять беда моих сверстников. Конечно, тех, которые не стояли в стороне от борьбы.

3

Когда поезд остановился на Таллинском вокзале, Андрес Лапетеус сказал Хельви:

— Разреши твой чемодан.

У него был только вещмешок, который он перебросил через плечо.

— Спасибо. Он легкий.

— Все же. Я провожу тебя.

Хельви ожидала других слов. Хотя и догадывалась что их не будет, но ждала. Ждала, несмотря ни на что! Даже сейчас, здесь, в коридоре вагона, где все теснились, цепляясь друг за друга вещами.

— Чемодан почти пустой. Я уже позавчера все перевезла в город.

— Такой чемодан и пустой-то не легко поднять. У тебя завернулась портупея. Постой, я поправлю.

— Спасибо.

Чемодан Хельви несла сама.

— Чудесная погода. Таллин улыбается нам, — произнес Андрес Лапетеус; сейчас он должен был говорить, по-другому не мог.

Хельви молчала. Она была чуть выше его плеча.

Они вышли на площадь перед вокзалом. Над деревьями поднимался зубчатый гребень крыш и башен Вышгорода.

— Счастье, что Вышгород уцелел.

И это сказал Лапетеус. Он продолжал:

— Когда я сразу же после боев впервые попал в Таллин, я сильно волновался. Сто километров мы ехали часа три. Мосты разрушены, на одном броде увязли. Не скоро выбрались. Но странно — чем ближе был город, тем больше я успокаивался. Потом совсем вошел в норму. У ратуши — тогда мы проехали прямо в центр города — я сошел с машины так, словно и не был в трехлетней отлучке.

На Башенной площади Хельви остановилась.

— До свидания, — протянула она руку.

Андрес крепко пожал ее.

Для обоих это было трудное мгновение.

— Когда мы увидимся?

— Я не знаю. Я действительно не знаю.

— Через несколько дней я, если позволишь, разыщу тебя. И я сейчас ничего не знаю. Куда меня назначат, что со мной будет. — Он не сказал, что будет с нами. — При первой возможности навещу тебя. Ты все же могла бы дать мне свой чемодан.

— Не нужно, Андрес. Ну, до свидания. Я тороплюсь. Обещала маме прибыть к одиннадцати. Не хочу заставлять ее ожидать.

Хельви повернула вправо и пошла мелкими торопливыми шагами. Словно убегала.

Лапетеус долго смотрел ей вслед, потом пошел дальше. Настроение было более чем горькое. Глупо все получилось. Он чувствовал себя виноватым перед Хельви. Почти негодяем.