Происхождение всех вещей

Все еще лежа на траве, он потянулся, как кошка или ребенок. Его, кажется, ничуть не смущало, что он задремал в присутствии Альмы, поэтому и ей не было неловко.

— Вы, верно, устали, мистер Пайк.

— Я чувствую себя усталым уже много лет. — Амброуз сел, зевнул и надел шляпу. — Однако что вы за великодушный человек, что позволили мне отдохнуть. Благодарю вас.

— Что ж, вы тоже были довольно великодушны, слушая мой рассказ о мхах целых два часа.

— Мне было приятно. И я надеюсь услышать еще. Засыпая, я как раз думал о том, какая завидная у вас жизнь, мисс Уиттакер. Представить только, что у кого-то есть возможность проводить все свои дни в изучении предмета столь детального и тонкого, как эти мхи, и в то же время жить в окружении любящей семьи и в комфорте.

— А я-то думала, моя жизнь покажется скучной человеку, прожившему восемнадцать лет в джунглях Центральной Америки.

— Ничуть. Я как раз мечтал о том, чтобы моя жизнь была чуть скучнее той, что мне приходилось вести до этого.

— Мечтайте осторожнее, мистер Пайк. Скучная жизнь не так интересна, как вам кажется!

Амброуз рассмеялся. Альма села ближе, прямо на траву, подоткнув под себя юбки.

— Хочу признаться вам кое в чем, мистер Пайк, — промолвила она. — Порой я боюсь, что мое изучение этих колоний не имеет никакой практической пользы или научной ценности. Мне иногда жаль, что я не могу предложить этому миру что-то более сияющее, более великолепное… что-то вроде ваших иллюстраций орхидей. Бесспорно, я прилежна и дисциплинированна, но не обладаю ярко выраженным талантом.

— То есть вы трудолюбивы, но не оригинальны?

— Да! — кивнула Альма. — Именно так! Точно.

— Чепуха! — ответил он. — Я не верю. И не понимаю, зачем вы сами пытаетесь убедить себя в подобной глупости.

— Вы очень добры, мистер Пайк. Благодаря вам немолодая леди вроде меня сегодня почувствовала себя в центре внимания. Но правду моей жизни не скрыть от себя самой. Моя работа в этих полях не волнует никого, кроме коров и ворон, что смотрят на меня целыми днями.

— Никто не разбирается в талантах лучше коров и ворон, мисс Уиттакер. Поверьте мне на слово, ведь уже много лет я рисую исключительно им на забаву.

* * *

В тот вечер в «Белые акры» из центра Филадельфии приехал Джордж Хоукс, чтобы составить всем компанию за ужином. Ему предстояло впервые встретиться с Амброузом лично, и он страшно волновался — настолько, насколько вообще мог волноваться такой серьезный и немолодой человек, как Джордж Хоукс.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр, — с улыбкой проговорил Джордж. — Ваша работа доставила мне несомненное удовольствие.

Искренность Джорджа тронула Альму. Она знала о том, что не мог рассказать ее друг Амброузу, — что весь прошлый год в доме Хоуксов был полон глубоких страданий и что орхидеи Амброуза Пайка высвободили Джорджа из капкана безысходности, хоть и ненадолго.

— Искренне благодарен за ваши воодушевляющие слова, — отвечал Амброуз. — Увы, благодарность — единственная компенсация, которую я могу вам сейчас предложить, зато она исходит от чистого сердца.

Что до Генри Уиттакера, в тот вечер он пребывал в скверном настроении. Альма чувствовала это за десять шагов и всеми силами желала, чтобы отец не спускался к ужину. Она забыла предупредить Амброуза Пайка об отцовской резкости и жалела об этом. Теперь несчастного мистера Пайка безо всякой подготовки бросят на растерзание волку, а волк этот был явно голоден и недоволен. Она также пожалела, что ни ей, ни Джорджу Хоуксу не пришло в голову принести с собой хотя бы одну из иллюстраций Амброуза, чтобы показать отцу, и Генри не имел представления о том, кто такой Амброуз Пайк, зная лишь, что перед ним охотник за орхидеями и художник, а ни первая категория людей, ни вторая не была у него в большом почете.

Ввиду всего вышеперечисленного неудивительно, что поначалу ужин не задался.

— Так что это за тип, напомни. — Генри посмотрел прямо в глаза новому гостю.

— Мистер Амброуз Пайк, — отвечала Альма. — Как я тебе уже говорила, он натуралист и художник, о котором недавно услышал Джордж. Он делает самые удивительные иллюстрации орхидей, которые мне когда-либо доводилось видеть, отец.

— Вы рисуете орхидеи? — обратился Генри к Амброузу таким тоном, будто спрашивал: «Вы грабите вдов?»

— Пытаюсь, сэр.

— Все пытаются рисовать орхидеи, — отвечал Генри. — В этом нет ничего нового.

— Верно подмечено, сэр.

— Так что особенного в твоих орхидеях?

Амброуз задумался.

— Не знаю, — честно ответил он. — Не знаю, есть ли в них что-то особенное, сэр, разве что то, что я занимаюсь только этим. Вот уже почти двадцать лет это все, что я делаю.

— Абсурдная работа, скажу я тебе.

— Не согласен, мистер Уиттакер, — ничтоже сумняшеся проговорил Амброуз. — Но лишь потому, что я не стал бы называть это работой.

— Как же ты зарабатываешь на жизнь?

— И снова справедливый вопрос, — заметил Амброуз. — Но, как вы верно заметили по моей манере одеваться, сомнительно, что я вообще что-то зарабатываю.

— Это не то, чем бы я стал гордиться во всеуслышание, юноша.

— Поверьте, сэр, я не горжусь.