Происхождение партократии

Новый план Сталина представляет собою беспрецедентную по замыслу, грандиозную по масштабам и исключительно смелую политическую программу одновременного проведения сверху двух между собой тесно связанных политико-экономических революций — индустриальной революции в городе (XIV съезд — 1925) и антикрестьянской, колхозной революции в деревне (XV съезд — 1927). Во что обойдутся их издержки, едва ли представлял себе и Сталин, но каковы должны быть их конечные итоги, — это было учтено с научно-математической точностью. Превратить аграрную Россию в Россию индустриальную на принципах экономической автаркии, превратить деревню частных крестьянских хозяйств в деревню сплошной коллективизации, — таковы задачи обеих революций. На основе всего этого процесса предстояло ликвидировать нэп как экономическую политику, а нэпманов (частных торговцев, мелких предпринимателей периода нэпа) и кулаков надо было ликвидировать и физически в порядке «развертывания классовой борьбы».

Сколько людей, таким образом, должно было стать жертвами этой «классовой войны» видно из цифр, оглашенных Сталиным в разгар нэпа на XIV съезде. Так, в 1923–1924 гг. удельный вес частного капитала во внутренней торговле СССР составлял 35 %, а в розничной торговле доля частного капитала была даже выше государственного и кооперативного секторов взятых вместе — она составляла 57 % (Сталин, Соч., т. 7, стр. 318–319). Кулаков было, по данным Агитпропа ЦК, около 8-12 % (там же). Если взять среднюю цифру 10 %, и перевести эти проценты только по части деревни на язык абсолютных цифр, то окажется, что из наличных 25 млн. крестьянских семей ликвидации как кулачество и, стало быть, депортации в отдаленные места Сибири, подлежало около 2,5 миллионов крестьянских семей.

На вопрос, почему он выступал против оппозиции, когда последняя год или два тому назад требовала того же самого, может быть, только в более мягкой форме и в ограниченном масштабе, Сталин отвечал:

«В 1926–1927 гг. зиновьевско-троцкистская оппозиция усиленно навязывала партии политику немедленного наступления на кулачество. Партия не пошла на эту опасную авантюру, ибо она знала, что серьезные люди не могли себе позволить игру в наступление. Наступление на кулачество есть серьезное дело. Его нельзя смешивать с политикой царапанья с кулачеством, которую усиленно навязывала партии зиновьевско-троцкистская оппозиция. Наступать на кулачество это значит сломить кулачество и ликвидировать его как класс… Это значит и подготовиться к делу и ударить по кулачеству, но ударить по нему так, чтобы оно не могло больше подняться на ноги» (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 291).

В этом чисто «диалектическом» ответе была большая правда — прежде чем приступить к осуществлению этого гигантского экономического плана индустриализации (в 10–15 лет сделать столько, сколько Запад сделал в 100–150 лет) и столь же дерзкого, в истории человечества беспримерного, плана насильственной коллективизации людей, — надо было выполнить два условия: во-первых, укрепить, расширить и привести в мобилизационную готовность военно-карательные органы власти (армия, милиция и войска милиции, суд, прокуратура); во-вторых, радикально очистить всю иерархию государства и партии от всяких ненадежных элементов, могущих оказать сопротивление проведению нового плана. Беспримерный замысел, который со стороны считали либо утопией, либо авантюризмом, вовсе не был основан на нормальных экономических расчетах возможностей страны. Сталин исходил не из возможного, а из необходимого для сохранения диктатуры партии. Ленин сошел в могилу, развязав стихию экономической свободы в виде нэпа. Сталин думал, что и ленинский режим последует за своим основоположником, если не сделать, переворачивая Энгельса, «прыжок из царства свободы в царство необходимости». Только тогда режим будет неуязвим внутри страны. Но остается всегда внешняя опасность — ее можно свести к минимуму ускоренной индустриализацией страны, автаркией хозяйства. Лаже больше: лишь индустриально высоко развитый СССР может вести не только активную внешнюю политику, но и стать действительной базой мировой пролетарской революции.

Вот этот самый план потребовал от Сталина не только расправы со старыми романтиками революции, но и создания вокруг себя такого штаба людей, которые способны не рассуждать, а исполнять. Хотя сам Сталин говорил, что после Ленина в партии уже не может быть единоличного руководства, но ученики Сталина давно научились правильно понимать учителя — это единоличное руководство невозможно иначе, как через самого Сталина.

Если бы, против ожидания, сам Сталин искренне верил в возможность «коллективного руководства» при диктатуре, то скоро практика правления в СССР должна была подтвердить ему правильность его собственных слов: «логика вещей сильнее логики человеческих намерений».