Возраст мистицизма Шиур Кома, который возмущал сознание последующих «просвещённых» столетий, теперь можно установить с уверенностью. Вопреки прежним взглядам, его следует датировать II веком и точно не позже[21]. Оно, без сомнения, связано с толкованием Песни Песней как мистической аллегории отношений Бога с Израилем. Как в прежние дни Бог явился всей общине Израиля во времена Исхода из Египта, когда он был зримо проявлен на своей Меркабе (эта идея упоминается в мидрашистских толкования, которые, без сомнения, уходят ко временам таннаев)[22], так и это откровение повторилось в отношениях между Богом и мистиком, посвящённым в тайны Меркабы. Важнейшие фрагменты этих описаний, переданных в Шиур Кома, явно упоминают изображение возлюбленного во многих отрывках Песни Песний; это изображение, тем самым, придаёт библейский налёт очевидно теософическим мистериям, точный смысл и связи которых от нас ускользают. Можно не сомневаться, что мы здесь в полном противоречии с представлением о лишённом образа и незримом Боге, на котором всегда так энергично настаивала еврейская традиция, имеем дело с концепцией, знакомой с проекцией этого Бога как мистической фигуры. В этой фигуре в опыте теофании проявляется «великая Слава» или «великая Сила», упомянутая в нескольких еврейских апокрифических книгах и апокалипсисах как высшее проявление Бога. Конечно, эта Слава или Сила не напрямую тождественна сущности самого Бога, а скорее исходит от него. Пока невозможно определить с уверенностью, в какой степени посторонние влияния, позаимствованные из рассуждений о небесном изначальном человеке, действовали в этих идеях, которые, очевидно, в то время ходили даже в строго раввинических кругах. Импульсы снаружи, конечно, совершенно допустимы; они уже доказаны символизмом главы о Меркабе в Иез. 1 во времена самого пророка, и уж точно не было недостатка в каналах, по которым похожие влияния могли добраться до Палестины. С другой стороны, мы должны гораздо более серьёзно учитывать возможность имманентного развития и разработку таких импульсов, которая могла быть гораздо более интенсивной, чем обычно считается.
Историк религии вправе считать мистицизм Меркабы одной из еврейских ветвей гностицизма[23]. Какими бы редкими ни были упоминания гностических мифов в сохранившихся текстах или абстрактные рассуждения об эонах и их взаимоотношениях, некоторые фундаментальные черты гностицизма, тем не менее, полностью согласуются с тем родом мистицизма, который мы находим в сочинениях Меркабы: обладание знанием, которое не может быть обретено интеллектуальными средствами, а только лишь путём откровения и мистического просветления; обладание тайным учением относительно порядка небесных миров и литургических и магико-теургических средств, которые позволяют получить к ним доступ. Согласно Анцу[24], главное учение гностицизма заключается в методических инструкциях по восхождению души с земли через сферы враждебных планет-ангелов и правителей космоса к её божественному дому. Даже если, с учётом недавних исследований гностицизма, мы не будем заходить так далеко, как Анц, остаётся фактом то, что именно эти идеи подтверждаются в сердце эзотерического учения в еврейской традиции, а не только среди еврейских еретиков, хотя роль языческих планет-ангелов здесь принимают другие архонты. Эти архонты угрожают визионеру в состоянии экстаза у врат семи небесных дворцов и, в полном соответствии с учениями различных гностических сочинений того же периода, могут быть одолены и принуждены пропустить его при помощи магической «печати», благодаря чтению гимнов, молитв и так далее. Здесь всё ещё ясно видна связь с поздними еврейскими апокалиптическими сочинениями, идеи которых очевидно формируют правдоподобный переход к еврейскому монотеистическому гностицизму и еретическому гностицизму, который склонялся к дуализму[25].